«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Туроверов Николай Николаевич

Париж

Опять в бистро за чашкой кофе Услышу я, в который раз, О добровольческой Голгофе Твой увлекательный рассказ; Мой дорогой однополчанин, Войною нареченный брат, В снегах корниловской Кубани Ты, как и все мы, выпил яд Пленительный и неминучий, Напиток рухнувших эпох; И всех земных благополучий Стал для тебя далек порог. Все той же бесшабашной воле Порывы сердца сохраня, Ты мнишь себя в задонском поле, Средь пулеметного огня, И, сквозь седую муть тумана Увидя людные бугры, Сталь неразлучного нагана Рвешь на ходу из кобуры. Что можем мы и что мы знаем? В плену обыкновенных дней, Упрямо грезя грозным раем Жестокой юности своей, С настойчивостью очевидца Своей страны шальной судьбы, Мы заставляем сердце биться Биеньем бешеным борьбы. Что ж, может быть, в твоей отраве, Париж, смешон теперь наш бред - Но

затереть никто не вправе Тех дней неизгладимый след; Пока нам дорог хмель сражений, Походов вьюги и дожди, Еще не знают поражений Непобедившие вожди. Как счастлив я, когда приснится Мне ласка нежного отца, Моя далекая станица У быстроводного Донца, На гумнах новая солома, В лугах душистые стога, Знакомый кров родного дома, Реки родные берега; И слез невольно сердце просит, И я рыдать во сне готов, Когда вновь слышу в спелом просе Вечерний крик перепелов, И вижу розовые рощи, В пожаре дымном облака, И эти воды, где полощет Заря веселые шелка. Мой милый край, в угаре брани Тебе я вымолвил - прости; Но и цветам воспоминаний Не много лет дано цвести. Какие пламенные строфы Напомнят мне мои поля И эту степь, где бродят дрофы В сухом разливе ковыля; Кто дали мглистые раздвинет - Унылых лет глухую сень, - И снова горечью полыни Дохнет в лицо горячий день; Набат станиц, орудий гулы, Крещенье первого огня, Когда судьба меня швырнула От парты прямо на коня. Нам всем один остался жребий, Нас озарил один закат, Не мы ль теперь в насущном хлебе Вкусили горечь всех утрат? Неискупимые потери Укором совести встают, Когда, стучась в чужие двери, Мы просим временный приют - Своих страданий пилигримы, Скитальцы не своей вины. Твои ль, Париж, закроют дымы Лицо покинутой страны И беспокойный дух кочевий; Неповторимые года Сгорят в твоем железном чреве И навсегда, и без следа. Ужели все мы песни спели, И больше песен нам не петь? И много лет еще в отеле Из окон будем мы смотреть, Как над ребром соседней крыши, Дыша весной на город зря, В апреле медленней и выше Цветет парижская заря; Но в городском вечернем виде, С шестиэтажной высоты, Привыкший взор уже не видит Необычайной красоты. И в жидкой мгле весенней ночи, Из года в год, без перемен, Нам безысходный труд пророчит Горячий в небе Ситроен. Как далека от нас природа, Как жалок с нею наш союз; Чугунным факелом свобода Благословляет наших муз, И, славя несветящий факел, Земли не слыша древний зов, Идем мы ощупью во мраке На зовы райских голосов, И жадно ищем вещих знаков Не совершившихся чудес, И ждем, когда для нас Иаков Опустит лестницу с небес. И мы восторженной толпою, В горячей солнечной пыли, Уйдем небесною тропою От неопознанной земли. 1928

СТИХИ. 1937

I

«Ах, Боже мой, жара какая…»

Ах, Боже мой, жара какая, Какая знойная сухмень! Собака, будто неживая, Лежит в тени - но что за тень В степи от маленькой кислицы? И я, под сенью деревца, В рубахе выцветшего ситца, Смотрю на спящего отца. И жаркий блеск его двустволки, И желтой кожи патронташ, И кровь, и перья перепелки, Небрежно брошенной в ягдташ, - Весь этот день, такой горячий, И солнца нестерпимый свет Запомню с жадностью ребячьей Своих восьми неполных лет, Запомню, сам того не зная, И буду помнить до конца. О, степь от зноя голубая, О, профиль спящего отца! 1930

«Отец свой нож неспешно вынет…»

Отец свой нож неспешно вынет, Охотничий огромный нож, И скажет весело: «Ну, что ж, Теперь попробуем мы дыню». А дыня будет хороша - Что дать отцу, бакшевник знает, Ее он долго выбирает Среди других у шалаша. Течет по пальцам сладкий сок, Он для меня охот всех слаще; Но, как охотник настоящий, Собаке лучший дам кусок. 1929

«Утпола - по-калмыцки "звезда"…»

Утпола - по-калмыцки «звезда», Утпола - твое девичье имя. По толокам [7] пасутся стада, Стрепета пролетают над ними. Ни дорог, ни деревьев, ни хат. Далеки друг от друга улусы, И в полынь азиатский закат Уронил свои желтые бусы. В жарком мареве, в розовой мгле, Весь июнь по Задонью кочую. У тебя на реке Куберле Эту ночь, Утпола, заночую. Не прогонишь меня без отца, А отец твой уехал к соседу; Как касается ветер лица, Так неслышно к тебе я приеду. Ты в кибитке своей для меня Приготовишь из войлока ложе, Моего расседлаешь коня, Разнуздаешь

его и стреножишь. Не кляни мой внезапный ночлег, Не клянись, что тебя я забуду; Никогда неожиданный грех Не разгневает кроткого Будду. Утпола, ты моя Утпола - Золотистая россыпь созвездий… Ничего ты понять не могла, Что тебе я сказал при отъезде.

7

Толока - поле под паром.

«Какой необоримый зной…»

Какой необоримый зной Струится с выцветшего неба, Какой незыблемый покой В просторах зреющего хлеба; И как ясна моя судьба, Как этот мир и прост, и прочен. Волы бредут, скрипит арба; Домой приеду только к ночи, И будет темен отчий дом, Ни ожидания, ни встречи, - Каким невероятным сном Покажется мне этот вечер, Когда у ветхого крыльца, Последние теряя силы, Я буду тщетно звать отца, И мне молчанием могилы Ответит запертая дверь, И незнакомые соседи Услышат крик моих потерь На пустыре моих наследий… А завтра будет тот же день, В родных местах чужие лица, Все так же будет колоситься Вокруг желтеющий ячмень. Вотще тебе, моя страна, Мои скитанья и страданья! Все также слышно табуна На зорях радостное ржанье, И те же мирные стада На водопое у колодца, И вечерами так же льется В корыто звонкая вода. О, как ясна моя судьба! С концом сливается начало, И мой корабль - моя арба Скрипит у верного причала.

Муза

Звенит над корками арбуза Неугомонная пчела. Изнемогающая Муза Под бричкой снова прилегла, Ища какой-нибудь прохлады В моем степном горячем дне, И мнет воздушные наряды На свежескошенной стерне. А я сижу на солнцепеке, К жаре привыкший человек, Гляжу, как медленно на щеки Из синевы закрытых век Слезу подруга дорогая Роняет в тяжком полусне, Иные страны вспоминая В унылой варварской стране. И, как дитя, протяжно дышит Среди окованных колес, И ветерок легко колышет Сухую смоль ее волос. О, беспокойный дух скитаний! Но что я знаю и могу?.. Когда в степи прохладней станет, Савраса в бричку запрягу, И снова с Музой по ухабам Заброшенного большака, Где только каменные бабы Да грустный посвист байбака, Я буду ехать, иноходца Не торопя и не гоня… Звезда вечерняя зажжется, И Муза милая моя, Когда небесный путь попозже Блеснет над нашею дугой, Возьмет веревочные вожжи Своею нежною рукой. 1929

«Я знаю, не будет иначе…»

Я знаю, не будет иначе, Всему свой черед и пора. Не вскрикнет никто, не заплачет, Когда постучусь у двора. Чужая на выгоне хата, Бурьян на упавшем плетне, Да отблеск степного заката, Застывший в убогом окне. И скажет негромко и сухо, Что здесь мне нельзя ночевать, В лохмотьях босая старуха, Меня не узнавшая мать. 1930

II

«He выдаст моя кобылица…»

He выдаст моя кобылица, Не лопнет подпруга седла. Дымится в Задонье, курится Седая февральская мгла. Встает за могилой могила, Темнеет калмыцкая твердь, И где-то правее - Корнилов, В метелях идущий на смерть. Запомним, запомним до гроба Жестокую юность свою, Дымящийся гребень сугроба, Победу и гибель в бою, Тоску безысходного гона, Тревоги в морозных ночах, Да блеск тускловатый погона На хрупких, на детских плечах. Мы отдали все, что имели, Тебе, восемнадцатый год, Твоей азиатской метели Степной - за Россию - поход. 1931

«В эту ночь мы ушли от погони…»

В эту ночь мы ушли от погони, Расседлали своих лошадей; Я лежал на шершавой попоне Среди спящих усталых людей. И запомнил, и помню доныне Наш последний российский ночлег, - Эти звезды приморской пустыни, Этот синий мерцающий снег. Стерегло нас последнее горе После снежных татарских полей - Ледяное Понтийское море, Ледяная душа кораблей. Все иссякнет - и нежность, и злоба, Все забудем, что помнить должны, И останется с нами до гроба Только имя забытой страны. 1931

«Эти дни не могут повторяться…»

Эти дни не могут повторяться - Юность не вернется никогда. И туманнее, и реже снятся Нам чудесные, жестокие года. С каждым годом меньше очевидцев Этих страшных, легендарных дней. - Наше сердце приучилось биться И спокойнее, и глуше, и ровней. Что теперь мы можем и что смеем? Полюбив спокойную страну, Незаметно, медленно стареем В европейском ласковом плену. И растет, и ждет ли наша смена, Чтобы вновь, в февральскую пургу, Дети шли в сугробах по колено Умирать на розовом снегу. И над одинокими на свете, С песнями идущими на смерть, Веял тот же сумасшедший ветер, И темнела сумрачная твердь. 1931