Возвращаться – плохая примета
Шрифт:
– Нет, нет, что вы. Сашку жду, его все нет и нет. Вот-вот должен подъехать, и тогда уж…
– А-аа, понятно, – не поверил ее объяснению Митин. – Так нам не ложиться с Верочкой, ждать вас?
– Конечно! – фыркнула она, глянула на часы – было двадцать один тридцать. – Сейчас буду!
Она повесила трубку и с тоской глянула на окна.
Ох, господи, с какой бы радостью она сейчас взяла в руки вязальные спицы и провязала с десяток рядков. Идти в ночь по темной деревне, чавкая раскисшей грязью, не хотелось, хоть убей.
Боялась! Еще как боялась! И утреннее противное ощущение, леденящее затылок, во время пробежки вдруг вспомнилось отчетливо. И Сашкино утверждение, что за домом кто-то наблюдает, не забылось вовсе. И штора эта злополучная, так опускал он ее или нет?
Вот где он есть, где?! Мерзавец!
Кажется, она произнесла это вслух, потому что, ввалившись в дом с шумным пыхтением и грохотом – он снова что-то задел или уронил на пол, – Перцев перво-наперво спросил:
– Не меня кроешь, Воробьева?
– Тебя!!! – Арина сорвалась с дивана и помчалась в прихожую. – Где тебя черти носили, Перцев?! Я чуть с ума не сошла!
– Да ну! – Перцев стоял у порога весь мокрый и грязный и с насмешливой ухмылкой смотрел на нее. – Чего это вдруг?
– Ты где был вообще?
Арина недоуменно смотрела на куски грязи на его ботинках, на заляпанные штанины.
– Был… Где-то, – ответил он туманно и начал разуваться. – Осень на улице, Воробьева. Хочешь не хочешь, а запачкаешься. Хоть у природы и нет плохой погоды, но все же хотелось бы, чтобы было посуше. Как считаешь?
Она черт его знает как считала. Сейчас ей было до колик в животе интересно, где он так вымазался, если ехал на машине из города. Или нет?
– На машине, – скупо ответил Перцев и пожал плечами. – А че?
– Ничего…
Перцев прошел в кухню и сразу полез в холодильник. Достал колбасы, сыра, потом из хлебницы батон, начал все кромсать, тут же кусать, жевать. Все быстро, на ходу.
Ох, как ей хотелось спросить: а чего же бывшая-то не накормила? Умница, что сдержалась. Не ее это дело. У нее своих невпроворот.
– Саш, тут такое дело, – начала она осторожно, поглядывая на жующего Перцева исподтишка. – Митин приходил.
– Ну? – Сашка сразу перестал жевать. – И че?
– Просил, че!
Арина встала с ним рядом плечом к плечу – он стоял, опершись задом о край рабочего стола, на котором накрошил хлеба и нашвырял колбасных и сырных шкурок.
– А ты? – Он покосился. – Не отказала?
– Как откажешь, Саш?! Ты бы смог?! Ждет сейчас меня… нас. Саш, ты ведь со мной, да?
Он промолчал, потом со вздохом швырнул недоеденный бутерброд на стол.
– Дура ты, Воробьева, – проговорил он почти без выражения, прошелся по кухне, встал к ней спиной возле камина, упер кулаки в бока. – Носки вязать собиралась, а сама… Чего уходила тогда? Пойми вас, баб!
Последняя фраза
– Саш, ты со мной? – Она подошла к нему сзади, скупо погладила по спине и вдруг вспомнила: – Ты сегодня штору опускал, перед тем как уехать?
– Какую штору? – Его лопатки напряглись.
– Вот эту, которая на окне. – Она махнула рукой в сторону окна. – Я сегодня ее подняла утром. Уезжала, когда она была поднята. Приехала, она опущена. Я бы и не заметила, если бы она не колыхалась, когда я с Митиным говорила. Но это, наверное, из-за сквозняка. Дверь балконную снова раскрыло и…
Он не отвечал, и она сбилась, не зная, что дальше говорить следует. Вдруг захотелось прильнуть щекой к его спинище – широченной, надежной, крепкой. И даже независимо от того, прижималась к ней сегодня своей холеной щечкой Инка или нет, Арине захотелось уткнуться в нее лицом. И обнять его еще захотелось, чтобы почувствовать стук его сердца.
Не стала. Сочтет еще, что она к нему клеится. Они же решили, что его проживание здесь продиктовано обстоятельствами. О чувствах и речи идти не должно, что бы там Сячинов и Ванька ни взгромоздили себе в головы.
Может, он что-то почувствовал такое, потому что неожиданно резко присел на корточки и принялся ковырять пальцем подсохший раствор возле каминной кладки. Когда встал и повернулся, с ним не то чтобы обниматься, говорить не следовало. Лица, как говорится, на нем не было. Вернее, оно было, но очень гневное и бледное до синевы.
Или он побледнел от чего-то еще? От того, что она гладила его по спине? Может… Может, ему неприятно было?
– Что? – спросил он у Арины и глянул так, будто только что ее увидел. – Штора?
– Д-да, Саш, штора вот эта. – Она снова указала на окно. – Ты опускал ее утром?
– Не помню, кажется. – Он отвел от нее взгляд, глянул вверх. – Балкон, говоришь, снова раскрыло ветром?
– Да.
– Забьем балкон, Ирка. Вот сейчас к Митиным сходим и заделаем все бреши. Н-да… Ладно, ты иди собирайся пока, а то поздно. Кто знает, сколько мы там пробудем.
Пробыли у Митиных они недолго. Василий Николаевич вручил им целый пакет с фотографиями, школьными тетрадями и дневниками своей дочери. Сказал, это все, что нашлось в доме. Знать о ее жизни вне этого дома он почти ничего не мог.
– В город к ним ездил не часто, – признался он. – Зятя не любил, потому и старался там не показываться. Разговоров по душам у меня с дочкой не было. Был бы сын, а то… Н-да… На работу к ней заезжал пару раз, говорили возле здания.
– Где она работала? – Арина со вздохом уставилась на девственно чистый лист только что начатого блокнота, пока писать было нечего. – Как называлась фирма? Кем она там работала?