Возвращение блудного сына
Шрифт:
Однако стоило Баталову заглянуть в пустые мастерские колонии, как из Рыцаря Красного Оружия он снова превратился в резвого оперативника, короля губрозыска. Яростно засопев, бросился к кабинету директора. Тот сидел в расстегнутой косоворотке, красный и небритый. Развел руками:
— Бегут! А что я сделаю? Бегут и бегут. И заказы, главное, есть — работай да работай! А они бегут.
— Заказы есть, говорите? — осторожно поинтересовался Баталов. — И что, дорогие заказы?
— Ну, не так дорогие… — вильнул глазами директор. — При чем здесь это — дорогие, не дорогие? Главное —
— Это-то ясно… Мне вот что интересно: всю зиму заказы у вас были, и ребята на совесть работали, я знаю, так хоть копейку вы им за работу дали?
— Какую копейку? — Директор всполошился, вскочил. — Они тут жрут, живут, а я им еще и деньги плати! Да одного ремонту на мильен!
— Так стыдно небось человеку работать ни за что. Эх, чего говорить! Разбежались, значит, ребятишки. И Леха Мациевич удрал?
— Мациевич, Мациевич… — Начальство заскребло лысину. — Что-то не упомню. Это Фофан, что ли?
— Своих воспитанников не мешало бы знать хоть по фамилиям! — сурово сказал Миша. — Впрочем, вы не ошиблись — он же Косой Фофан.
— Тоже убег! Ну их, этих угланов, ей-богу! Ведь у него горячка начиналась, я в больницу хотел отправить, а он… просто беда!
Баталов, не слушая, поплелся из кабинета. Директор выскочил из-за стола, открыл дверь и повел рукой:
— Прошу отужинать! Сейчас принесут, я распоряжусь!
Михаил отодвинул его плечом. На улице зло сплюнул:
— Клоп! Присосался к ребятам. Погоди-и! Он с мебельщиком Кармановым спознался: детишки бесплатно табуретки колотят, Карманов их продает, а выручку они пополам делят. Ничего, разберемся, дай время… Эх, Леха, Леха, глупая башка, где ж тебя искать-то теперь? Ладно, идем, попробуем…
Они поднялись в гору, через дыру в заборе проникли на железнодорожную станцию и долго шагали через пути, пока не оказались возле вокзала. Баталов приблизился к сидящему на ступеньках старому одноногому нищему:
— Здорово, Бабин! Что-то ты поправился вроде.
— Это есть! — охотно отозвался нищий. — Этта подломался маненько да в больницу, слышь, попал. А там лекарствию колют — от нее пучится человек, вширь разносится, чтобы, значитца, просторнее было естеству.
— Да еще и кормят.
— Корму мне и здеся хватает. — Старик прикрыл глаза и отвернулся.
— Слышь, Бабин! — Баталов нагнулся и что-то зашептал нищему на ухо.
Бабин подумал и стал объяснять Михаилу какой-то запутанный маршрут, пройдя по которому, Кашин с Баталовым вышли наконец к убежищу беспризорника Лехи Мациевича, известного также под прозвищем Косой Фофан.
Убежище это находилось в подвале кирпичного двухэтажного дома, на фасаде которого красовалась вывеска: «Гортоп». Чуть возвышались над землей верхушки крохотных зарешеченных подвальных окошек. Оперативники зашли с торца и спустились вниз, к обитой железом двери.
В подвале было четверо. Двое играли в карты; колода пухлая, грязная. Чернявый парнишка лет двенадцати сидел на ворохе соломы в углу и уплетал ржаной хлеб. Еще один лежал под наваленной сверху грудой тряпья, стонал и содрогался в ознобе. При виде агентов бодрствующие не испугались. Поздоровались солидно,
— Не трожьте! — оторвался от карт старший, пухлощекий шкет в женской кофте. — Вошей наберетесь — будете знать.
Баталов покачал головой:
— Ох, угланы! Хоть бы доктора позвали.
— Мы звали — нейдет, черт косопузый. И денег наскребли, сулили — нейдет!
— Ну, придумаем чего-нибудь. Здорово, бегун!
— Здо-ро… здорово… — Больной мальчик повернулся на бок, сунул руку под лохмотья, вытащил, задыхаясь, клочок газеты с нацарапанными поверх шрифта каракулями и протянул его Михаилу: — Вот. Я думал, уж не придешь ты… Здесь вот живет, я узнал…
— Лежи, лежи, Леха. Я сейчас, только вот с ребятами… Как вы тут, ребятня?
Беспризорники бросили карты, поднялись. Кофта на груди у шкета распахнулась, и Семен увидал жирные разводы скверной татуировки.
— Где это тебя?
— В арестном сидел, — солидно, баском ответил тот.
— За что?
— За кражу, понятно.
— Что-то этого парня я раньше с вами не видал. — Баталов кивнул головой в угол, где уплетал хлеб чернявый. — Как звать тебя?
— Абдулка, — неохотно откликнулся чернявый.
— Синен аниен кайда? [1]
1
Где твоя мать? (тат.).
Мальчишка промолчал.
— Да он не понимает! — закричал с восторгом шкет. — Он себя и за татарина не признает, это имя уж мы ему дали, а своего он не знает. Не помнит, что ли.
— Почему же Абдул?
— А, не знаю! Сидит, бывало, надуется — ну, мы и смеемся: Абдул, мол, что губы надул? А то стены еще мазать начнет. Он с дружком к нам пристал, с Ванькой Цезарем; только того нет теперь, убежал куда-то.
— Вон что… Ну, держись, Леха! Берись за мальца, Семен!
Вдвоем они подняли больного, осторожно потащили к выходу. На улице посадили его к стене дома.
— Я за пролеткой побегу, — сказал Баталов Семену. — А ты домой иди, что ли.
— Чего это домой? — возмутился Семен. — Ну, ты даешь!
— Тогда здесь жди.
Он подъехал через полчаса, и на извозчике они увезли мальчика в больницу.
Уже чуть темнело, когда Баталов и Семен вышли на людную в этот час центральную улицу. Теплым ветром шевелило тополя, мягко стукали по булыжнику рессорные пролетки; затихал треск «ундервудов» на верхних этажах, где располагались учреждения и конторы; Гарри Пиль пучился и наставлял револьвер с афиш, легкие девушки в изящно-подправленных беретиках летели насладиться обществом мужественного киногероя. Мускулистые мужчины рассеянно глядели им вслед и становились в очередь за пивом. Приказчики закрывали лавки и тоже устремлялись вкусить вечерних наслаждений. Толкались в разноцветной толпе оборванные, прозрачные от недоедания девочки, канючили жалостно: