Возвращение Черного Отряда. Суровые времена. Тьма

Кук Глен

Его манеры были безупречны. Он ни разу не обозвал меня Каменным Солдатом.

Должно быть, старику что-то очень нужно от меня.

– Как скажешь.

Тут я заметил на стене, неподалеку от западных ворот, Синдху. Едва ли не кожей ощутил его взгляд.

– Одноглазый!

– Чего тебе?!

– Кончай отгавкиваться! Не то попрошу Тенекрута превратить тебя в собаку.

– Что-о?! – опешил колдун.

– Твои ребята следят за нашим гостем?

– Ну да. Ишак с Лошаком по очереди. Он пока ничего не делает. Шляется себе по городу, лясы точит. К таглиосцам заглядывал,

и к Могабиным, и к нашим. Наши с ним дела иметь не захотели. Аль-Хульский отряд его даже мечами прогнал.

– О нем что-нибудь говорят?

Одноглазый покачал головой:

– Все та же старая песня. Пожалуй, даже хуже. Ты лучше никому не говори, что его присутствие здесь – твоя идея.

Слушавший нашу беседу Тай Дэй пробормотал что-то похожее на заклинание, подкрепив его жестом, отвращающим дурной глаз.

– Ух ты! – обрадовался Одноглазый. – Хоть чем-то их можно пронять!

– Я схожу послушаю, что скажет их главный. Остаешься за старшего – но только потому, что остальные тут заслуживают доверия еще меньше.

– Спасибо тебе, уважил старика. От таких слов на седьмое небо взлетаешь.

– Смотри не брякнись с седьмого неба до моего возвращения.

48

Головокружение началось в том же переулке, что и раньше – вчера, что ли? Я успел это запомнить, прежде чем надо мной сомкнулась тьма. Однако на сей раз тьма была мягкой, вкрадчивой, она обволакивала, а не обрушивалась на голову кувалдой, как раньше.

Мысли смешались, но память запечатлела несколько мелких эпизодов – как я пребывал вне своего тела, а потом вернулся, стоило кому-то рядом что-то сказать.

В этот раз меня прихватило сильнее. На моем левом бицепсе сомкнулись пальцы Тай Дэя, но его слова были бессмысленными звуками. Свет померк. Колени сделались ватными. А после я не чувствовал ничего.

Там было светлее, чем в самый погожий день. Громадные зеркала улавливали солнечный свет и выплескивали его на высокого и тощего человека в черном. Он стоял на овеваемом ветром парапете, высоко над темной землей.

Донесся пронзительный крик. Издалека, с огромной высоты, к башне несся темный прямоугольник.

Тощий надвинул на лицо вычурную маску. Его дыхание участилось, словно для встречи с гостями этому человеку требовалось больше воздуха.

Новый крик.

– Однажды… – пробормотал тощий.

Потрепанный ковер приземлился неподалеку. Человек в маске оставался неподвижен, настороженно высматривая, нет ли близ ковра хоть намека на Тень. Ветер играл складками его балахона.

Ковер доставил на башню троих. Один был совсем невеличка; закутанный в темное, вонючее, проеденное плесенью тряпье, он непрестанно трясся и тоже носил маску. Гость не сдержал очередного вопля. Это был Ревун, один из самых старых и злобных колдунов в мире. Ковер был изготовлен им собственноручно. Тощий ненавидел Ревуна.

Тощий ненавидел всех. Разве что самого себя всего лишь недолюбливал. Очень ненадолго чудовищным усилием воли он мог подавить свою ненависть. Воля его была сильна – пока ему ничто не угрожало физически.

Тряпичный

ком забулькал, заглушая крик.

Возле Ревуна на ковре сидел маленький, тощий, грязный человечек в ветхой набедренной повязке и давно не стиранном тюрбане. Он был напуган. Нарайян Сингх, живой святой культа обманников, был жив лишь благодаря заступничеству Ревуна.

Длиннотень ценил Сингха не дороже воловьей лепешки. Однако душила мог пригодиться – у его культа длинные руки, умеющие убивать.

Впрочем, Сингх тоже не боготворил нового союзника.

За Сингхом восседало дитя, очаровательное маленькое создание, хотя было оно даже грязнее, чем джамадар. Темно-карие глаза были огромны – не глаза, а окна в преисподнюю. Эти глаза знали все зло прошлого, наслаждались злом настоящего и предвкушали зло будущего.

Глаза ребенка встревожили даже Длиннотень.

То были водовороты мглы, затягивающие, гипнотизирующие…

В колене вдруг возникла острая боль и раскинула жгучие щупальца по всему телу. Я застонал и тряхнул головой. Вонь переулка проникла в сознание. Казалось, я ослеп – глаза после того ослепительного сияния не успели приспособиться к обычному свету. Руки, державшиеся за мое левое предплечье, потянули вверх, помогая встать. Взор начал проясняться.

Я поднял голову.

Тощий обернулся, испугав меня…

Этот страх удержался в памяти, хотя образ уже успел померкнуть. Я пытался вспомнить отчетливее, но боль в колене и бормотание Тай Дэя помешали сосредоточиться.

– Все нормально, – сказал я. – Только колено болит.

Я поднялся, но, едва сделал шаг, нога подломилась.

– Справлюсь, черт возьми!

Я оттолкнул руки Тай Дэя.

Образ сгинул окончательно, осталась лишь память об увиденном.

Может, и прошлый раз было то же? Картины стираются так быстро, что я не могу их воспроизвести? Связаны ли они как-то с реальностью? Смутно знакомые лица…

Нужно поговорить с Одноглазым и Гоблином. Они должны знать, что со мной происходит. Помнится, колдуны подрабатывали толкованием снов.

Едва мы вошли к Глашатаю, Тай Дэй затараторил. Слушая внука, Кы Дам задумчиво смотрел на меня, и его лицо все больше вытягивалось от удивления.

Вначале старик слушал Тай Дэя один, но постепенно из темных углов вылезли прочие, чтобы хорошенько меня рассмотреть. Первыми появились Хонь Трэй и Кы Гота. Старуха устроилась подле мужа.

– Надеюсь, ты не станешь возражать, – сказал Кы Дам. – Иногда ей удается слегка приподнять покров времени.

Гота молчала. Я заподозрил, что так бывает крайне редко.

Появилась и красавица, как всегда сразу занявшись чаем. Чаепитие у нюень бао – любимое занятие. Интересно, другие обязанности у нее в этом семействе есть?

Тот, в дальнем углу, сегодня не стонал и не охал. Может, уже оставил этот мир?

– Еще нет, – сказал Глашатай, заметив мой взгляд. – Но уже скоро.

И снова он почувствовал невысказанный вопрос.

– Мы исполняем свою часть брачного договора, пусть даже наш родич предал нас. И предстанем перед Судьями Времени с незапятнанной кармой.