Возвращение домой.Том 1
Шрифт:
Но в этом мраке случались и просветы. Когда Энгусу исполнилось семнадцать, судьба послала ему нежданный подарок (впрочем, в бочке меда нашлась и своя ложка дегтя). Судя по всему, в округе прослышали о том, что юный Каллендер, несмотря на явную невежественность своих родителей, не только хорош собой, но и вполне презентабелен, так что если у какой-нибудь гостеприимной хозяйки, устраивающей прием, обнаружится нехватка в молодых людях… Энгус начал получать тисненые на дорогой бумаге приглашения на различные светские увеселения, куда его родителям доступа не было, летние балы и вечеринки, где танцевали рил [58] ; партнерши по танцам носили звучные имена типа леди Генриетта Макмиллан или достопочтенная [59]
58
Быстрый хороводный танец шотландских горцев.
59
Титул детей пэров и некоторых сановников в Великобритании.
Однако все это смахивало на фарс. Энгус не питал иллюзий относительно своего происхождения и воспитания. Однажды он возвращался с одного из таких танцевальных вечеров. В темноте за окном расстилался пустынный, безрадостный пейзаж, в небе уже вспыхнули первые проблески зари, и ему вдруг подумалось, что с семилетнего возраста, с тех пор как его семья навсегда покинула Абердин, у него не было ничего похожего на родной дом, нигде он не знал уюта домашнего очага. Ни в Дисайде, ни в школе, ни в гостеприимных загородных резиденциях Йоркшира, Уилтшира и Хзмпшира, где ему оказывали такой радушный прием. Как бы хорошо и весело там ни бывало, он постоянно чувствовал себя сторонним наблюдателем. А ему хотелось где-нибудь стать своим.
Может быть, однажды это и произойдет. И будет так, словно ты влюбился. Или услышал чей-то голос. Или вошел в незнакомую комнату и почувствовал вдруг, будто все тебе здесь знакомо, хотя никогда в жизни тут раньше не бывал. И никто не будет смотреть на тебя свысока, не станет наклеивать ярлыков, а тебе не понадобится надевать маску. Где тебя примут как дорогого гостя: «Энгус, дорогой друг, как хорошо, что ты приехал, как мы рады тебя видеть!»
Но нежданно-негаданно наступили лучшие времена. После беспокойной поры юношества, которое для Гаса прошло труднее и болезненнее, чем для большинства его сверстников, Кембридж стал настоящим открытием и отрадой. С первой же минуты он решил, что в жизни не видел такого красивого города, а здание Тринити-Колледжа показалось ему чудом архитектуры. В первые несколько недель он с наслаждением предавался в свободное время долгим прогулкам по территории университета, постепенно осваиваясь в лабиринте древних, овеянных историей улиц и внутренних дворов. Воспитанный в пресвитерианской вере, он посещал утреннюю службу в Королевской капелле — просто ради того, чтобы послушать пение, именно там он впервые услышал григорианский хорал «Miserere», и сердце его пронзала беспричинная радость, когда голоса мальчиков-певчих воспаряли до вершин, доступных разве что ангелам.
Немного спустя, после того как он поближе познакомился с новыми для себя окрестностями, Кембридж пробудил в нем художнический инстинкт, и вскоре его альбом заполнился беглыми карандашными набросками. Плоскодонки на поросшем ивами берегу реки Кем, мост Вздохов, внутренние дворы колледжа Корпус-Кристи, парные башни Королевского колледжа на фоне беспредельных небес над безликой заболоченной равниной. Самый масштаб, чистота пропорций и перспективы бросали ему вызов; яркий колорит неба и лугов, витражей, осенней листвы так и просился на бумагу. Он чувствовал, что окружен не только неисчерпаемыми кладезями знаний, но и красотой, которая, что потрясло его, не имела ничего общего с природой, а была создана человеческими руками.
Учился он в Пембрук-Колледже инженерному делу, Эдвард Кэри-Льюис занимался там же, но изучал английский и философию. Оба поступили в университет в одно и то же время, в осеннем триместре 1937 года, но познакомились и подружились лишь в последнем триместре второго курса. Тому были вполне определенные
Поэтому их дорожки редко пересекались, хотя Гас, разумеется, видел Эдварда неоднократно, к примеру, в дальнем конце столовой колледжа во время праздников и официальных мероприятий, когда все студенты приглашались на торжественный ужин, или когда Эдвард с шумом катил мимо по Тринити-стрит в своем синем «триумфе», всякий раз — с одной или двумя хорошенькими пассажирками. Бывало, Гас мельком замечал Эдварда в толчее паба, где тот неизменно бывал душой шумной компании, которую обычно угощал выпивкой за свой счет. И при каждой такой встрече Гас поражался — всякий раз Эдвард казался более счастливым, уверенным в себе, щедрым, чем раньше. Первоначальная безотчетная антипатия (Гас не посмел бы признаться даже самому себе в том, что причиной ее была зависть) переросла в неприязнь, но природное благоразумие не давало ему обнаруживать свои чувства. Какой прок наживать себе врага, ведь он с этим парнем даже словом ни разу не перемолвился. Слишком уж Эдвард великолепен, хорош во всех отношениях — так хорош, что даже не верится. Должен же существовать хоть один изъян в этой безупречности, но не Гаса это дело выискивать его.
Так что он решил выкинуть все это из головы и сосредоточился на учебе. Но у капризной судьбы имелись свои планы. В летний триместр 1939 года Гаса Каллендера и Эдварда Кэри-Льюиса поселили на одной лестничной площадке в комнатах с общей миниатюрной кухней. Однажды под вечер, собираясь выпить чаю и уже поставив чайник на огонь, Гас услышал, как по лестнице взбежали чьи-то шаги и задержались у открытой двери в его комнату.
— Эй, привет! — окликнул незнакомый голос.
Он обернулся и увидел, что в дверях стоит Эдвард Кэри-Льюис — на лоб свисает прядь светлых волос, вокруг шеи обмотано длинное студенческое кашне.
— Привет.
— Ты Энгус Каллендер.
— Верно.
— Эдвард Кэри-Лыоис. Похоже, мы соседи. Как тебе квартирка?
— Ничего.
— Чаи гоняешь? — бессовестно намекнул новый знакомец.
— Да. Хочешь — присоединяйся.
— А пожевать у тебя что-нибудь найдется?
— Да, кекс с цукатами и орехами.
— Отлично, я умираю с голоду,
Эдвард вошел, они сели у открытого окна и стали пить чай, Гас выкурил сигарету, а Эдвард один съел почти весь кекс. Разговорились. Так… о всяких пустяках, но уже через пятнадцать минут Гас понял, что жестоко, абсолютно ошибался насчет Эдварда Кэри-Льюиса — тот не оказался ни снобом, ни глупцом. Непринужденные манеры и прямой, открытый взгляд голубых глаз были в нем совершенно естественными, в них не было ничего напускного, а его самоуверенность происходила не от утонченного воспитания, а от того, что он был сам себе хозяин и считал себя не лучше, но и не хуже любого из окружающих.
Когда заварочный чайник опустел, а кекс заметно уменьшился в размере, Эдвард поднялся со стула и стал осматриваться в жилище Гаса — читать названия на корешках книг, листать какой-то журнал.
— Мне нравится твой прикаминный коврик из тигриной шкуры.
— Купил в лавке старьевщика.
Теперь Эдвард разглядывал картины Гаса, переходя от одной к другой, словно посетитель на какой-нибудь выставке. — Премилая акварель. Что это за местность?
— Озерный край [60] .
60
Живописный район гор и озер на северо-западе Англии.
— У тебя тут целая коллекция. Ты все это купил?
— Нет, написал. Это мои работы.
Эдвард повернул голову и обратил на Гаса изумленный взгляд.
— Правда? Ты на редкость талантливый человек. И приятно сознавать, что если завалишь экзамен, то всегда сможешь добыть себе кусок хлеба живописью. — Он вернулся к осмотру. — А маслом пишешь?
— Да, иногда.
— И это тоже твоя работа?
— Нет, — сознался Гас. — Стыдно говорить об этом, но я вырезал ее из иллюстрированного журнала, еще когда учился в школе. Но мне она так нравится, что я всюду вожу ее с собой.