Возвращение из Трапезунда

Булычев Кир

Склонность к псевдонимам свойственна крайне радикальным, обычно даже террористическим партиям. И связана она не только с необходимостью таиться от полиции, но и с душевной склонностью к авантюрам. Переодевание становится их составной частью, а смена имени – частью камуфляжа переодевания.

Порой кажется, что большевикам было безразлично, под каким именем существовать, – они были до крайности рациональны. Нередко их псевдонимы, что сохранялись и после победы революции, когда уже не от кого хорониться, были никак не более благозвучными, чем собственные имена. Фамилия Ленин ничем не лучше фамилии

Ульянов, а Киров ничем не превосходит фамилию Костриков. Псевдоним должен был работать – больше, чем ассоциация с молотом, от него не требовалось.

Коля видел Гавена раньше, на последнем заседании Севастопольского Совета, куда Беккера недавно кооптировали как беспартийного от Морского штаба. Коля не вызывал раздражения у матросов и был неизвестен рабочим. Коля подозревал, что его кооптация исходила не только и не столько от Немитца и Баренца, как от самого Колчака, который и в Америке не забывал о старых коллегах и неким неизвестным Коле образом влиял на решения Морского штаба. Коля не был рад такому избранию – ему не хотелось быть на виду. С уходом Колчака, как он понимал, командование флота было обречено. Не сегодня-завтра власть в городе и на флоте захватят те же типы, что смогли взять власть в Петрограде, – их Коля мало знал, заранее не любил, хотя бы потому, что не любил толпу, частью которой эти люди были. Отражая точку зрения, царившую в штабе, он полагал, что большевики имеют целью погрузить страну в хаос, гражданскую войну и голод, для того чтобы самим укрепиться у власти.

И вот теперь Коля понадобился большевикам.

– Судя по всему, – улыбнулся Гавен одними губами, будто сделал усилие над мышцами своего лица, неспособного по доброй воле улыбнуться, – Нина изложила вам нашу просьбу.

– Я не успела, ты слишком рано пришел, Юрий, – сказала Островская, убирая со лба клок черной соломы.

– Ну что ж вы, товарищи! – укоризненно произнес Гавен. – У революции каждая минута на счету, а вы тут занимаетесь интеллигентскими разговорами.

– Я не совсем понимаю, о чем речь, – сказал Коля, сдерживая раздражение.

Гавен уселся на стул и показал жестом на второй, но Коля не хотел садиться.

– Скажите, молодой человек, – сказал Гавен, – вы любите сражаться на последней баррикаде или предпочитаете командовать эскадроном, который вот-вот займет эту баррикаду?

Островская, словно удовлетворенная тем, что Гавен взял разговор на себя, уселась за стол, достала помятый блокнот и принялась быстро писать.

– Не пожимайте плечами, – сказал Гавен. – Не исключено, что сегодня для вас решающий в жизни момент. Надеюсь, вы знаете, как складывается военная обстановка?

– Приблизительно.

– Украина объявила о своем отделении от России, на Дону начинается реакционное восстание, которым руководят царские генералы. Но в самой России – от Выборга до Владивостока – власть нашей партии уже утвердилась. Со дня на день начнет работу Учредительное собрание, которое даст нам легитимное оправдание власти. За нами, товарищ Берестов, будущее.

– Это ваше предположение.

– Нет, Андрей, – сказал Гавен добрым, учительским голосом. – Это действительность. Мы объявили мир, и за нами идут солдаты. Мы отдали крестьянам землю. Чего вы еще хотите?

– Но

почему я вам понадобился?

– Потому что нашей России необходим Крым. Необходим как воздух. Нам нужен Черноморский флот, нам нужно море, нам нужны эти матросы… Мы не можем никому отдать Крым. А на него сейчас претендует Украина, его объявили своей собственностью татары, завтра его захотят захватить и сделать своим тылом Каледин и Корнилов. А мы его никому не отдадим.

– Как вы это сделаете? – искренне удивился Коля. – У вас же нет сил. Я знаю – матросы не поддержат большевиков.

– Правильно! Умница! – сказала Островская, подняв голову от блокнота. – Но не диалектик.

– Еще летом в стране за большевиками шли лишь тысячи людей. Сейчас у нас миллионная поддержка. Завтра с нами будет вся Россия, потому что русские любят одно – силу, – твердо сказал Гавен.

– Именно ее у вас и нет. Вы же не сможете прислать армию! Ее не пропустят украинцы.

– Мы сделаем свою армию здесь, – сказала Островская. – И с вашей помощью, Андрей.

– Я не состою в вашей партии.

– А мы тебя и не зовем, – сказал Гавен. – Оставайся нашим беспартийным другом.

– Почему я должен вступать в союз?

Островская громко рассмеялась.

– Потому что мы – победители. Победители завтра, – сказал Гавен. – И мы даем тебе, лейтенант, одну ночь на размышление.

– А я?

– А вы, Берестов, беспартийный молодой патриот, который нам нужен как попутчик. А завтра вы станете активным членом партии.

– Почему именно я? – спросил Коля.

– Вы не один, – кратко ответил Гавен, и Коля понял, что он не назовет ни одного имени. И правильно. «Если я соглашусь на сотрудничество с большевиками, я тоже не хотел бы, чтобы мое доброе имя трепали на всех перекрестках». – Если бы мы публиковали списки наших друзей, то вскоре бы их лишились. Большевики никогда не предают своих товарищей. В этом сила нашей партии.

Гавен говорил с легким латышским акцентом, но Коля, уловив акцент, все никак не мог понять, откуда этот человек родом.

– Вы ничем не рискуете, Берестов, – сказала Островская, кончив писать и пряча блокнот в карман кожаной тужурки, взятой у шоффэра или самокатчика. – А приобретаете по крайней мере жизнь.

– Идите и думайте, – сказал Гавен. – Женщины бывают слишком категоричны.

* * *

План, придуманный Гавеном и Островской, для исполнения которого требовался и Беккер, был авантюристичен и при нормальном порядке вещей не имел шансов на успех.

Но Гавен полагал, что при беспорядке, господствующем в Крыму, когда наиболее мощные силы – татарский курултай, севастопольский Центрофлот, Симферопольский Совет и земство – противостояли друг другу и никто не мог взять власть, именно большевики смогут победить – потому что они практичнее прочих.

Разработав план, Гавен стал торопить события, которые развивались следующим образом.

8 ноября заседал Центрофлот – реальная власть в Севастополе. Эсеры и меньшевики насчитывали в нем вкупе 49 человек, а большевики, временно объединившиеся с украинскими националистами, – 39. Еще человек десять представляли беспартийную часть флота. Собственно большевиков было чуть более десяти.