Возвращение из Трапезунда
Шрифт:
Коля протянул было руку к телефону, чтобы доложить адмиралу Немитцу, как телефон зазвонил вновь.
Это был Юрий Гавен.
– Андрей? Что у тебя? Звонят?
– Звонили от коменданта порта – на «Фирдониси» убит мичман…
– Скородинский. Я знаю. Теперь польется кровь офицеров по всему городу!
– Но вы же обещали! Ваши матросы могут выйти из-под контроля. Неизвестно, кто тогда выиграет…
– Не тряситесь, Берестов, – оборвал его Гавен. – Вас мы всегда вытащим. А офицеры, даже нейтральные, завтра обязательно станут нашими врагами – помяните мое слово. Они давали присягу государю
– Я с вами не согласен.
– А вот этого у тебя никто не спрашивает, голубчик. Тебя может спасти только послушание. Держитесь, лейтенант, пролетариат не забудет вашего скромного вклада в революцию.
И Гавен коротко засмеялся голосом человека, смеяться не приученного.
– Можно позвонить Немитцу?
– Ты позвонишь ему, но не раньше чем через час, – сказал Гавен. – Я хочу быть спокоен, что революцию уже не остановить.
Но все вышло иначе. Не успел Коля повесить трубку, как позвонил сам контр-адмирал Немитц. Ему уже сообщили на квартиру о матросских беспорядках.
– Кто дежурит? – закричал он в трубку.
– Лейтенант Берестов, – отозвался Коля.
– Вы что, не знаете, что происходит в городе?
– Мне только что сообщили об инциденте на «Фирдониси». Я жду подтверждения.
– Почему не позвонили мне?
– Как только получу подтверждение, сразу позвоню вам.
– Господи, идиот! – закричал Немитц. – Своей неповоротливостью вы губите Черноморский флот! Я тотчас же еду в штаб!
Но Коля зря ждал приезда контр-адмирала.
После разговора с Колей и коротких переговоров с другими людьми адмирал Немитц приказал подать ему автомобиль и с одним небольшим портфелем в руке, в котором хранились документы, поехал на вокзал, где стоял под парами его собственный поезд – три вагона с паровозом. Семья адмирала покинула Севастополь за день до этих событий.
Вскоре он уже был в Одессе.
Не дождавшись адмирала Немитца или звонка от Гавена и с каждой минутой все более ощущая свою беззащитность, вздрагивая, когда на улице раздавался выстрел или крик, Беккер не выдержал.
Он вошел в кабинет адмирала и быстро просмотрел один за другим все ящики письменного стола. В прихожей надрывался телефон, но Коля не подходил к нему.
В столе он отыскал пистолет с запасной обоймой – неизвестно, кто из трех последних командующих флотом оставил его здесь, затем коробку гаванских сигар, Евангелие, какие-то бумаги и письма.
Сигары и пистолет он взял с собой.
К последнему звонку он подошел. Из полуэкипажа сообщали, что пришли матросы и увели всех офицеров.
– Так и надо, – сказал Коля.
Он накинул плащ, закрыл за собой дверь и, постояв в пустом коридоре, прислушиваясь к тревожным звукам ночного города, вышел из дома задним ходом. Не нужны ему были ни большевики, ни офицеры. Он хотел покоя.
Улицей Коля не пошел – та была царством озлобленных матросов и тех городских подонков, которые, таясь по темным углам, в моменты социальных потрясений лишь ждут возможности выйти хозяевами на ночные улицы.
Коля проскочил задами до чахлого садика у реального училища и нырнул в узкий переулок. Было зябко и сыро, будто открыли дверь в подвал и оттуда выходил застоявшийся зимний воздух. Издалека
– Уйди же, простудишься! Уйди в дом…
«Не переживай, – сказал в последнем разговоре Гавен, – ничего с твоими братьями по классу не случится – попугают их, пошумят, может, кому-нибудь и синяков наставят, но мы проследим, чтобы никого не убили, – можешь быть спокоен, мы же не убийцы».
Уже тогда Коля не до конца поверил Юрию Петровичу, но теперь, прижимаясь ближе к заборам и слушая напряжение ночного города, он понял, что Гавену и его партии нужна была власть, и чем больше оппонентов этой власти погибнет, тем лучше партии.
Выходя из переулка на площадь и желая пересечь ее, Коля в задумчивости забыл об опасности и чуть не погиб – именно в этот момент раздались выстрелы, мимо переулка пробежал человек в расстегнутой шинели, потом два матроса, которые на ходу стреляли из карабинов. Один из них, на бегу крикнув что-то дикое, развернул карабин и выстрелил в переулок, где стоял Коля, – то ли краем глаза увидел его силуэт, то ли так, на всякий случай.
Пуля отбила кусок дерева от забора, и деревяшка ударила отшатнувшегося Колю по плечу.
Коля сосчитал до трехсот, прежде чем осмелился выглянуть на площадь.
Площадь была пуста.
Через несколько минут запыхавшийся Коля открыл калитку во двор к Раисе.
Коля не успел пересечь узкое пространство дворика, как дверь в дом резко отворилась и дворик затопило слишком ярким желтым светом.
– Коля! Коленька… Живой!
Раиса охватила его полными короткими руками, она прижималась к нему, и Коля чувствовал, как быстро бьется ее сердце. Он хотел было оттолкнуть ее, но не посмел, потому что именно тогда понял, что на всем свете есть только один человек, который думает о нем и боится, дойдет ли он живым до дому. О сестре Коля в тот момент и не мог подумать – она была слишком далека.
– Ну что ты, полно, – сказал Коля, отстраняя Раису. Он пошел в дом. Раиса семенила следом и говорила счастливо и сбивчиво:
– Я уж не чаяла, честное слово, офицеров по городу хватают, Елика арестовали, а как же так – он же ихний начальник, а они его арестовали?
– Ты с чего взяла?
– Ты заходи, заходи, Мария Алексеевна подтвердит, ты ее знаешь…
Еще чего не хватало! Коля еле сдержался, чтобы не выругаться. Никаких сил общаться с посторонними людьми у него не оставалось, а по виду худой непричесанной женщины, глаза которой были настолько зареваны, что еле раскрывались, он понял, что его сейчас будут просить, уговаривать… Коля уже сталкивался со склонностью Раисы преувеличивать возможности Коли и его желание помогать страждущим. Она и не скрывала своего к этому намерения. «Елик, когда за мной ухаживал, всегда с людьми разговаривал и советы давал. Сегодня он совет даст, а завтра и мне помогут». И Раиса довольно смеялась, понимая, впрочем, цену своей хитрости. Она была существом добрым и хотела, чтобы всем было хорошо.