Возвращение Ктулху
Шрифт:
— Предпочла бы бежать отсюда сломя голову, — сиплым от боли голосом сказала Лика, принимаясь тем не менее массировать запястья.
А я начал самозабвенно чесаться. О, какое наслаждение почесать там, где чешется! Только сломав ногу, человек начинает чувствовать, как здорово ходить на двух, а сломав руку — понимает, какого великолепного инструмента лишился…
— Ну хорошо, — сказала Лика, после того как мы размяли затекшие члены, — участи грибников мы избежали. Теперь самое время подумать, как отсюда улизнуть. Ты у нас креативщик, тебе и карты в
— С такими картами только шулер играть способен, — проворчал я. — Мы находимся на первом этаже, значит, надо открыть в коридоре выходящее на улицу окно и прыгать.
— А охранник у ворот?
— Я не волшебник. И проблемы предпочитаю решать по мере их возникновения. Пошли, ничего хорошего мы здесь все равно не высидим.
— Погоди, я только фотик возьму. Да и остальное бросать жалко…
— Хочешь попасться, можешь все аксессуары на себя навьючить, — подавляя нахлынувшее раздражение, сказал я. — Но меня от таскания твоего барахла уволь. Не тот случай, чтобы за цацки цепляться.
— Для тебя это, может, и цацки, а для меня — инструменты, которыми я на жизнь зарабатываю! — вызывающе заявила Лика. И все же, прихватив свой драгоценный, супернаворочный «Хассельблад», она оставила баул со складными штативами, лампы и остальное оборудование у подножия платформы, справедливо рассудив, что были бы кости, а мясо нарастет.
Коридор, в который мы вышли, не имел окон, и мы не могли сориентироваться, в какой части особняка находимся. Единственное, что я мог вспомнить, — когда мы шли сюда, двери зала были справа. Следовательно, нам надо идти налево.
Пройдя коридор, мы еще раз свернули налево и уткнулись в лестницу. Пошли направо и, пройдя мимо нескольких тупиковых ответвлений, заканчивавшихся дверями, выбрались наконец в коридор с окнами. Вот только выходили они не на улицу, а в замкнутый внутренний двор особняка.
— Слушай, Саня. А ведь окна, выходящие на улицу, были забраны решетками, — вспомнила Лика.
Решеток я, честно говоря, не вспомнил, даже когда она о них сказала. Но если Лика говорит, что решетки были, значит, так оно и есть, — зрительная память у нее идеальная, в этом я не раз убеждался. Спросишь, кто в какой костюм был на такой-то выставке одет — закроет глаза и ответит. Я специально проверял по фотографиям — попадала она процентов на восемьдесят. А меня лучше убейте, но не спрашивайте, зря только мучиться буду.
— Значит, надо искать двери на улицу. Не один же тут парадный вход-выход.
У меня создалось ощущение, что блуждали мы по коридорам минут пятнадцать, хотя с виду особняк производил куда более скромное впечатление. А потом до нас донеслись какие-то странные звуки, и Лика, прислушавшись, сказала:
— Это орган. Похоже, господин Мамелюкин затеял что-то грандиозное.
— Хотел бы я посмотреть, как он поступит с людьми, превращенными в позолоченные статуи. И каким образом эта шайка психов собирается призвать на подмогу Великих Старцев? Интересно, зачем…
— А мне вот совершенно неинтересно! — прервала меня Лика и решительно
— Мы только что оттуда пришли. А если пойдем вперед, туда, где играют на органе, у нас будет хоть какой-то ориентир, — сказал я вкрадчиво, разрываясь между прямо противоположными желаниями.
С одной стороны, я понимал, что нам надо выбираться отсюда как можно скорее, пока обитатели особняка заняты своими черными неотложными делами. С другой стороны, сбежать, не узнав, что за пакость они задумали, было как-то неспортивно. Как-то не по-мужски и не по-человечески. Уйти с фильма на самом интересном месте, бросить книгу, когда действие достигло кульминации… Нет, поступать так было совершенно противоестественно.
— Саня, я знаю, что ты креативщик и экстремал, — Лика повернула ко мне осунувшееся лицо и, для вящей убедительности, ухватила за рукав куртки, — но, подумай сам, стоит ли ради удовлетворения праздного любопытства рисковать жизнью? Пойдем искать дверь в другой стороне здания. Зачем нарываться на неприятности?
— Я и не предлагаю лезть в лапы этим сумасшедшим. Но взглянуть, что за каверзу они затеяли, мы просто обязаны. Сдается мне, шалости их могут иметь самые серьезные последствия…
— Ну и пусть! Почему мы должны рисковать жизнями и лезть в дело, которое нас совсем не касается?
— Касается, да еще как. — Я бережно отцепил Ликины пальцы от своей куртки и двинулся по коридору в направлении приглушенных звуков органа.
Ради чего стоит рисковать жизнью? Где граница, за которой дела, вроде бы нас не касающиеся, становятся жизненно важными? И если не удовлетворять свое любопытство, то для чего вообще жить? Ведь любопытство, желание заглянуть в завтра, послезавтра и еще дальше, возможно, и есть основной стимул человеческого существования…
— Ты ненормальный. Такой же псих, как обитатели этого особняка, — грустно сказала Лика, поворачивая следом за мной в очередной коридор.
— Любознательность — отнюдь не диагноз. Знаешь, что сказал по этому поводу Оскар Уайльд?
— Не знаю и знать не хочу. Это дурость, а не любознательность!
— Он сказал: «Знаете ли вы, как велико женское любопытство? Оно почти не уступает мужскому».
— Я догадывалась, что ты шизик, но не предполагала, что в такой степени!
— Вот и поговорили… — пробормотал я, осторожно заглядывая в следующий коридор, — звуки органа крепли и нарастали, мы, без сомнения, двигались в правильном направлении.
Коридор привел нас к лестнице, и, поколебавшись, я решил, что нам лучше подняться на второй этаж, чем плутать дальше по бесконечным переходам. Лика попыталась возражать, но я, не желая тратить время на препирательства, начал подниматься по ступенькам.
Звуки органа становились все громче, безошибочно указывая нужное направление. Мы прошли еще один коридор и оказались на неширокой, похожей на балкон галерее, опоясывавшей просторный, центральный, по-видимому, зал особняка.