Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
Мы ведь потеряли друг друга давно, еще тогда, правда? Мы оба знали это, но цеплялись за иллюзию. А между тем каждый жил своей жизнью. Ты стройкой. Я – Мишкой, театром, бесконечной задачей свести концы с концами. Трудно жилось мне, Лев. Очень трудно. Ты ни разу не приехал к нам, словно мы чумные. Говорил, не дают отпуск, некому заменить тебя… Я так и думала. Старалась думать. А в глубине души понимала – наша встреча, наш повторный брак – явление в жизни главного инженера, коммуниста Горчакова, нежелательное. Ведь ты не можешь существовать без своего дела. А это значит – не можешь быть мужем дочери расстрелянного врага народа. Наверно, и гибель отца мы оба предвидели, но делали вид, что ждем окончания
Ты чудесный, ты необыкновенный, ты – единственный. Но тебя нет! Есть Федор. Честный, заботливый, не хватающий звезд с неба, но живой, реальный. Михаил к нему относится серьезно, уважает. Полагаю, ты станешь еще спокойней и плодотворней работать, если будешь знать, что я с сыном под надежной защитой. Со временем сможешь устроить и свою личную жизнь. Женишься, переберешься в Москву. Будем друг к дружке семьями в гости ходить…
Прости, пожалуйста, прости. Будь счастлив. Не думай обо мне плохо.
Варвара Жостова.
Здравствуй, Варенька.
Вот и дождался я того самого письма, которого больше всего боялся. Но никогда не сомневался – оно придет. Ты права, все эти годы мы играли в сложную игру, стараясь уберечь друг друга от страшных ран. И лгали, лгали…
Даже сейчас ты не хочешь сказать мне всю правду. Ты развелась со мной и радовалась моему дальнему отъезду не потому, что хотела спасти меня. Вернее, не только поэтому. Ты не могла жить с предателем. С предателем, которого вопреки всему продолжала любить. Я прав, Варя?
Да, я подозревал с самого начала, что проблема заключается именно в этом, но постыдно трусил затевать откровенный разговор. Боялся разрушить мираж и выпустить на волю эту самую убивающую нас правду.
Не знаю, когда и кто рассказал тебе обо мне. Подозреваю, что это сделали в НКВД в самом начале, когда шло следствие по делу антиправительственной группы, в принадлежности к которой обвиняли твоего отца. А может, какой–то доброжелатель шепнул тебе про меня "правду" уже позже? Не славная ли наша Клава рассказала тебе, "как все произошло на самом деле"? Ее супруг был в курсе моей "командировки" по долгу своей службы в органах. Помнишь ту длинную поездку из которой я вернулся лишь весной?
Так вот. В феврале 1937 года меня командировали для консультации на военный объект. Там вскоре арестовали, предъявив нелепо сфабрикованный компромат и объяснили: если я не проявлю желания помочь органам в расследовании крупного антиправительственного заговора, то обвинение в диверсии пустят в ход. А это "вышка" без всяких яких. Я должен был хорошенько сосредоточиться и рассказать о подрывной деятельности моего тестя…
Ты знаешь, я приехал домой в середине апреля. Перед этим неделю провел в лазарете, где мне залечивали ожоги и ушибы, нанесенные в ходе бесед. Беседовали со мной серьезно. Сомнений, что я обречен в любом случае, не зависимо от того, соглашусь ли дать показания против твоего отца или нет, у меня не было.
Но была надежда как–нибудь предупредить тебя или Н. И. о готовящемся против него деле. Я нашел человека, который показался мне честным. Он обещал помочь, передав вам информацию. И я тянул, тянул, то вроде раскалывался, то упорно отмалчивался. Подписывал какие–то пустяковые бумаги, вроде протокола описи имущества в нашей тогдашней квартире на набережной, расписания вечерних моционов твоего отца и прочую чушь – в общем, делал вид колеблющегося. И ждал самого худшего.
Вдруг мне объявляют – "ваше дело закрыто, вы свободны. От души рады, что столицу к Первомаю украсит ваша рука. Должность и все полномочия мы вам, разумеется, сохранили. Но величайшая и крайне настоятельная
Подлечили и чуть ли не с букетом цветов выпроводили. На носу Первомай. По улицам Москвы гуляют школьницы в белых фартуках, пахнет сиренью и ландышами. Ребята в управлении Моссовета встречают меня с почестями после ответственной командировки и запрягают в интереснейшую работу по праздничному убранству города. Моя Варенька с сыном встречают меня дома! И тесть – как ни в чем не бывало. Боже, как я был счастлив! Как опьяняюще, сумасшедше счастлив! Представляешь – вернуться из преисподни, не заложив душу дьяволу!
Варя, чтобы тебе ни говорили, какие бы доказательства ни приводили, верь – в аресте отца я не повинен. Знаю, что Серафима Генриховна убеждена в обратном.
Там, в камере я даже немного молился. Я не мог, не имел права рваться с просьбами в высокие небесные инстанции, я обращался к стеклышкам из Мишиного калейдоскопа. К тому, что сумел спасти от преданного нами всеми прошлого. Мало, слишком мало, чтобы ожидать прощения.
Тогда же в мою больную, изувеченную голову впервые закралась мысль: мы все ошиблись. Мы – заблудившиеся дети – гадкие и послушные, добрые и злые, умные и дураки – все–все "строители нового мира". Маленькие, потерянные, кем–то обманутые, проклятые…
На мне нет креста, клянусь стеклышками Храма – ни перед тобой, ни перед Николаем Игнатьевичем я не виновен.
Хочется думать, что когда–нибудь, кто–нибудь отомстит за нас или сделает что–то очень хорошее, отвоевав нам прощение…
Не спрашивай, кто виноват. Я не знаю. Думаю, Миша разберется.
Михаил Львович Горчаков.
Будьте счастливы, родные мои.
Май 1941 года."
Глава 19
Глубоко под землей расходились темные низкие тоннели. Выше остались затопленные подвалы Ленинки, сбоку – укрепленный древними дубовыми сваями ход к Кремлевскому лабиринту. Низкорослый помощник Деймоса, махнул рукой влево. Четверо мужчин последовали за ним. На оранжевых касках циклопическим глазом горели фонари, выхватывая из темноты влажный блеск камней и грунта, укрепленного новенькими металлическими сваями. Все четверо, одетые в одинаковые оранжевые комбинезоны иностранной фирмы с люминесцентной эмблемой на спине в виде тройной молнии МWМ, шагали молча. Впереди коротышка – главное доверенное лицо Мефистовича, за ним, гордо распрямив плечи, словно атлет на цирковом манеже, сам грек, чуть сзади – Пальцев. Шествие замыкал единственный допущенный сюда представитель Пальцева – его личный охранник Альберт Осинский.
Утром к Пальцеву в "Музу" явился Шарль и доложил, торжественно сияя:
– Свершилось! Наши специалисты обнаружили сокровища. Пожалуйте взглянуть.
– Невероятно… – забеспокоился Альберт Владленович, находящийся в преддверии эпохальных событий.
Основательная подготовка событий была произведена во всех направлениях. Иностранные компаньоны, не вникая в детали, разместили по ходу подземных работ в лабиринтах под основанием Храма некие ящики. "В целях оборонной подготовки. На случай войны", – пояснил Пальцев, делая суровое, проникнутое гражданственным пафосом лицо. Никто не стал уточнять насчет войны. Специалисты фирмы MWM точно и правильно (проверял Оса) расположили в подземельях контейнеры со сверхмощной взрывчаткой. Храм сметет до самого основания, в этом сомнений нет. Значительно больше волнений вызывала заключительная часть триумфа нового духовного лидера, а именно – вторичное возрождение уничтоженной святыни.