Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
Маргарита кивнула, набрала полную грудь воздуха и, глядя в насмешливое узкое лицо, отчетливо, как заклинание, вымолвила:
– Я хочу, экселенц, чтобы ко мне сейчас же, сию секунду, вернулся мой любимый.
Тишина замерла в комнате и в ней медленно, чинно пробили двенадцать раз Куранты.
– Вот! – подняв палец, Роланд прислушался. – Двенадцать – и ничего! Ничего, а!? – он расхохотался с мальчишеской легкостью и свита знала, что это означает редкое и совершенно подлинное ликование.
– Ничего! – в один голос со значением подтвердили Шарль и Батон.
Тут в комнату ворвался ветер, тяжелая
– Доставил выпаденца! – перевел дух клыкастый. – Надо сказать, не верил, когда вы твердили, что интеллигенция такая тяжелая. Едва не уронил. – Он покосился на оторопело застывшего у окна посетителя, – изволил сигануть прямо из головы статуи.
Маргарита простонала, подбежала к Максиму и прижалась к нему. Она произносила только одно слово, бессмысленно повторяя его:
– Ты…ты…ты… – и долго сдерживаемые слезы ручьями бежали по ее лицу.
– Не плачь. Пожалуйста, – отстранив ее, Максим вгляделся в полные слез и отчаяния глаза. – Успокойся. Все страшное позади. Мы вместе, вместе… значит, это возможно? Мы уже по ту сторону?
– Нет, нет! Мы живы. Тебя спасли, Макс. А это… Это друзья.
Шарль ловко и незаметно пододвинул Максиму стул, и тот опустился на него, а Маргарита беззвучно осела на ковер, прижалась щекой к коленям возлюбленного, закрыла глаза.
– Да, – заговорил после молчания Роланд, – Этому человеку пришлось не сладко, – и кивнул Батону: – Элексир по твоему рецепту был бы весьма кстати.
Батон подал чашу, на поверхности которой бегали языки голубого пламени. Максим взял ее, осушил одним махом, как лихой гусар, и выпрямился, разминая плечи.
– Ну вот, это другое дело, – одобрил Роланд. – Теперь поговорим. Кто вы такой?
– Желанная добыча для мерзавцев. Простак. Безумец, страдавший манией величия. Да теперь все равно… – он тревожно прислушался. – Ведь ничего не произошло, там, на улице?
– Храм цел, – сказала Маргарита и торопливо объяснила Роланду: – Он недопустимо честен и легковерен. Сегодня это называют глупостью. Максим стал отшельником, чтобы не делать ошибок. Ведь он хотел помочь всем…
– Мы имеем дело с распространенным здесь умопомешательством. Абсолютное отсутствие здорового эгоизма, – Роланд покрутил в руке и бросил в камин книгу в красном переплете. Огонь уже трудился над полным собранием сочинений И. В. Сталина, сваленным на полу. – Чревато неприятнейшими последствиями в государственных масштабах.
– Максим знает это! Он отказался от своего изобретения, он писал о том, что произошло с людьми, прошедшими школу гибельных иллюзий. О тех, кто жил в этом Доме – корабле из прекрасного
– Дом стал клеткой, в которой содержались откармливаемые для пиршества сатаны жертвы. Гигантская, комфортабельная кормушка Кремля. Власть пожирала сама себя. Каннибализм – профессиональное заболевание тирана. Чем сильнее власть, тем губительней аппетит, порожденный страхом. Того, кто более непреклонен и стоек, пожирают в первую очередь, – торопливо уточнил Батон, бросая в топку остальные тома сочинений Гнусарилиссимуса.
– Да, не вегетарианские были времена, – Роланд посмотрел на сидящего с опущенной головой Максима. – Возлюбленного королевы, насколько мне известно, тревожит проблема выживание Дара в условиях прожорливой власти.
– Это мучительный вопрос. Все они… – Максим мотнул головой, – все, кто строил этот Дом, сочинял веселую музыку, снимал фильмы, писал – были наделены светлым Даром, призванным воспевать радость счастливого бытия. Они стали создателями гигантского иллюзиона, скрывавшего кровавую мясорубку. Одни шли на компромисс с совестью осознанно, другие – убеждая себя в правоте. В правоте служения сильной власти. Они утешали себя тем, что творят во всю мощь отпущенного дара и создают нетленные, вневременные ценности…
– Самогипноз, – определил Батон, занявшийся уборкой помещения на скорую лапу. – Это же кошмарное бедствие, экселенц! Любой талантливый интеллигентик, которого вот так подпирает страсть к самовыражению, легко превращается в приспешника тирана. И спокойно принимает из его рук заслуженные дары.
– Ну, вот еще! – обиделся Шарль, отдыхавший в кресле с задумчивым и печальным видом. – Совсем не спокойно, а с чувством глубокого удовлетворения. А поселившись в золотой клетке, заливается соловьем, да с каким вдохновением! Иным "мастерам" и вовсе нужен нож у горла, что бы ощутить радость бытия и воспеть ее во всю мощь. Они вовсе не способны творить на воле, теряют в условиях свободы творческую потенцию.
– Вот и выходит, что песня громче у того, кому удалось вытолкнуть кляп. Дар расцветает в страданиях – в неволе, в сделке с совестью, под дулом пистолета. А прекрасные, самые возвышенные и чудные мечты произрастают на хорошо удобренной кровью почве, – все больше сникая продолжил рассуждения Максим.
– Совершенная истина! – Батон заботливо смахнул хвостом пыль со спинки стула гостя и поправил ковер у его ног. – Скажу больше: Благополучие нуждается в допинге мерзости и трагизма. Кошмарная же реальность порождает творцов оптимистического, прекраснодушного иллюзиона. Парадокс, нонсенс, абсурд.
– Ловушка Гнусов. В нее угодили лучшие. Тот, кто строил Дом, разрушал Храм, и те, кто ненавидел этих созидателей. Тот, кто пел, зажмуриваясь изо всех сил, и тот, кто видел западню… – мучительный вопрос застыл во взгляде Максима.
– И чего тут не ясного? Все абсолютно понятно: надо учить Устав, оживился Амарелло. – Там сказано – "в любых обстоятельствах проявлять бдительность и стойкость в масштабе себя". Блюсти то есть, свою ответственность. Допустим, на конкретном примере. Вот он, выпаденец значит, вовремя раскрыл гнусные планы противника. Но не захотел подчиниться и поэтому прыгнул вниз. Стойкость и бдительность налицо. При этом – и себе удовольствие и другим подарочек.