"Возвращение Мюнхгаузена". Повести, новеллы, воспоминания о Кржижановском
Шрифт:
Прибыв к месту назначения, я благополучно добрался до стеклянного знака, и он снова превратил меня в меня. В квартире не было ни души. Я оглядел знакомый будуар. Все тот же благоуханный беспорядок. На старом месте лежали и часики, на циферблате которых чуть было не закончилось мое бытие. Отогнув рукав, я и сейчас мог видеть глубокий рубец от их секундной стрелки, разросшийся вместе со мною в длинную рваную рану, успевшую зарубцеваться. Я взял циферблат в руки; стрелки не двигались: забыли завести. Я повернул несколько раз золотую головку часов, и внутри опять зацокало время. Вспомнились жала его бацилл; пусть их живут - я не мстителен.
На золотом шитье моей любимой
– Вы? Но ведь дверь была закрыта: как вы вошли?
– Очень просто: меня еще вчера бросил к вам в ящик для писем почтальон.
– Как странно: вы так изменились.
– Как обыкновенно: вы так изменили.
Лицо ее стало чуть бледнее.
– Я ждала. Я бы ждала и дольше. Но...
– Ваше "но" дожидается вас за стеной. Впрочем, и ему вы наступите когда-нибудь на сердце. Прощайте.
И я направился к двери. Ее голос задержал меня еще на минуту.
– Погодите. Прошу вас: ведь вы же должны понять... как человек... Слова ее не слушались.
– А вы уверены в том, что я человек: может быть, я только так... странствующее Странно.
И мы расстались. Быстрыми шагами, даже не заходя к себе, я направился к дому учителя. Уличные шумы и грохоты охватили меня со всех сторон. Вероятно, был праздничный день: веселая и неторопливая толпа топталась на тротуаре и у газетных киосков. Но я шел, глядя себе под ноги. Только случайно, подняв глаза, я увидел кучу будто слипшихся желтых, синих и красных шаров, которые, круглясь, точно огромные капли, легко скользя сквозь воздух, плыли над толпой. Я ускорил шаг. И не прошло и получаса, как...
Рассказывавший вдруг круто замолчал.
– Учитель, я слушаю. Не прошло и получаса, вы говорите, как...
Он рассмеялся:
– Не пройдет и получаса, как... ваш поезд отойдет. И, чего доброго, без вас. Взгляните на циферблат: пять минут десятого. Пора. Прощайте, мой сын!
И минутой позже наши глаза в последний раз взглянули друг в друга через порог. Затем дверь затиснула створы, и тайна красной тинктуры осталась позади, за звонко щелкнувшим ключом.
КЛУБ УБИЙЦ БУКВ
1
– Пузыри над утопленником.
– Как?
Треугольный ноготь быстрым глиссандо скользнул по вспучившимся корешкам, глядевшим на нас с книжной полки.
– Говорю: пузыри над утопленником. Ведь стоит только головой в омут, и тотчас - дыхание пузырями кверху: вспучится и лопнет.
Говоривший еще раз оглядел ряды молчаливых книг, стеснившихся вдоль стен.
– Вы скажете - и пузырь умеет изловить в себя солнце, сини неба, зеленое качание прибрежья. Пусть так. Но тому, кто уже ртом в дно: нужно ли это ему?
И вдруг, будто наткнувшись на какое-то слово, он встал и, охватив пальцами локти, оттянутые к спине, зашагал от полки к окну и обратно, лишь изредка проверяя глазами мои глаза.
– Да, запомните, друг: если на библиотечной полке одной книгой стало больше - это оттого, что в жизни одним человеком стало меньше. И если уж выбирать меж полкой и миром, то я предпочитаю мир. Пузырями к дню -
– Но ведь вы же, - попробовал я робко не согласиться, - ведь вы же дали людям столько книг. Мы все привыкли читать ваши...
– Дал. Но не даю. Вот уж два года: ни единой буквы.
– Вы, как об этом пишут и говорят, готовите новое и большое.
У него была привычка не дослушивать.
– Большое ли - не знаю. Новое - да. Только те, кто об этом пишут и говорят - это-то я твердо знаю, - не получат от меня больше ни единого типографского знака. Поняли?
Мой вид, очевидно, не выражал понимания. Поколебавшись с минуту, он вдруг подошел к своему пустому креслу, пододвинул его ко мне, сел, почти коленями к коленям, пытливо вглядываясь в мое лицо. Секунда за секундой мучительно длинились от молчания.
Он искал во мне что-то глазами, как ищут в комнате свою забытую вещь. Я резко поднялся:
– Вечера суббот у вас - я замечал - всегда заняты. День к закату. Я пойду.
Жесткие пальцы, охватив мой локоть, не дали подняться:
– Это правда. Свои субботы, я... то есть мы запираем от людей на ключ. Но сегодня я покажу вам ее: субботу. Останьтесь. Однако то, что будет вам показано, требует некоторых предварений. Пока мы одни - сконспектирую. Вам вряд ли известно, что в молодости я был выучеником нищеты. Первые рукописи отнимали у меня последние медяки на оклейку их в бандероль и неизменно возвращались назад, в ящики стола, - трепаные, замусленные и избитые штемпелями. Кроме стола, служившего кладбищем вымыслов, в комнате моей находились: кровать, стул и книжная полка - в четыре длинных, вдоль всей стены, доски, выгнувшихся под грузом букв. Обычно печка была без дров, а я без пищи. Но к книгам я относился почти религиозно, как иные к образам: продавать их... даже мысль эта не приходила мне в голову, пока, пока... ее не форсировала телеграмма: "Субботу мать скончалась. Присутствие необходимо. Приезжайте". Телеграмма напала на мои книги утром; к вечеру - полки были пусты, и я мог сунуть свою библиотеку, превращенную в три-четыре кредитных билета, в боковой карман. Смерть той, от которой твоя жизнь, - это очень серьезно. Это всегда и всем: черным клином в жизнь. Отбыв похоронные дни, я вернулся назад - сквозь тысячеверстье - к порогу своего нищего жилья. В день отъезда я был выключен из обстановки - только теперь эффект пустых книжных полок доощутился и вошел в мысль. Помню, раздевшись, я присел к столу и повернул лицо к подвешенной на четырех черных досках пустоте. Доски, хоть книжный груз и был с них снят, еще не распрямили изгибов, как если б и пустота давила на них по перпендикулярам вниз. Я попробовал перевести глаза на другое, но в комнате - как я уже сказал - только и было: полки, кровать. Я разделся и лег, пробуя заспать депрессию. Нет; ощущение, дав лишь короткий отдых, разбудило; я лежал лицом к полкам и видел, как лунный блик, вздрагивая, ползает по оголенным доскам полок. Казалось, какая-то еле ощутимая жизнь - робкими проступями - зарождалась там, в бескнижье.
Конечно, все это была игра на перетянутых нервах - и когда утро отпустило колки, я спокойно оглядел залитые солнцем пустые провалы полок, сел к столу и принялся за обычную работу. Понадобилась справка: левая рука, двигаясь автоматически, потянулась к книжным корешкам: вместо них - воздух. Еще и еще. Я с досадой всматривался в заполненное роями солнечных пылинок бескнижье, стараясь напряжением памяти увидеть нужную мне страницу и строку. Но воображаемые буквы внутри воображаемого переплета дергались из стороны в сторону, и вместо нужной строки получалась пестрая россыпь слов, прямь строки ломалась и разрывалась на десятки вариантов. Я выбрал один из них и осторожно вписал в мой текст.