"Возвращение Мюнхгаузена". Повести, новеллы, воспоминания о Кржижановском

Кржижановский Сигизмунд Доминикович

Бэрбедж(заканчивает). ...Таким явился он. Не так ли? Колени гнутся... еще бы - пройти такую даль. Но рассказывать было б слишком долго.

Фелия(с изумлением вглядываясь в пришельца). Как ты хорошо вошел в роль, милый.

Бэрбедж. Ваш милый вошел в другое.

Фелия. У тебя хотели ее отнять; я отправила вчера письмо. Оно получено!

Бэрбедж. Боюсь, что туда не доходят письма. И притом, как отнять роль у отнятого актера?

Фелия. Ты говоришь странно.

Бэрбедж.

Это

странно Как странника укрой в твоем жилище.

Вошедшие Таймер, Гильден и несколько актеров прерывают диалог.

– Режиссер Таймер. Не будем придумывать ему наружность - пусть он будет похож ну хотя бы на меня: желающих просят осмотреть, - улыбнулся Рар, оглядывая слушающих.

Кроме меня одного, никто, кажется, не возвратил ему улыбки: замыслители, сомкнув молчаливый круг, ничем и никак не выражали своего отношения к рассказу.

– Таймер видится мне экспериментатором, упрямым вычислителем, придерживающимся методов подстановки: люди, подставляемые им в его постановочные схемы, нужны ему, как математику нужны цифры: когда пришла очередь той или иной цифры, он вписывает ее; когда очередь цифры отошла, он перечеркивает отслуживший знак. Сейчас, увидев того, кого он принимает за Штерна, Таймер не удивлен и даже не рассержен.

Таймер. Ага. Пришли. А роль ушла. Поздно: Гамлета играет Гильден.

Бэpбедж. Вы ошибаетесь: ушел актер, а не роль. К услугам вашим.

Таймер. Не узнаю вас, Штерн. Вы всегда, казалось, избегали играть - в том числе и словами. Что ж. Два актера на одну роль? Идет. Внимание: беру роль и разрываю ее надвое. Это не трудно - надо лишь угадать линию разрыва. Ведь Гамлет, в сущности, - это схватка да с нет: они-то и будут у нас центрозомами, разрывающими клетку на две новые клетки. Итак, попробуем: подать два плаща - черный и белый. (Быстро размечает тетрадки с ролями: одну, вместе с белым плащом, передает Бэрбеджу; другую, вместе с черным, Гильдену.) Акт третий, сцена первая. Приготовьтесь. Раз, два, три: занавес пошел.

Гамлет I (Белый плащ)	Гамлет II (Черный плащ)
– Быть?	– Или не быть? Вот в чем вопрос.
– Что лучше?	– Что благороднее?
– Сносить ли гром и стрелы Враждующей судьбы? О, нет!	– Или восстать На море бед и кончить их борьбою?
– Окончить жизнь.	– Нет, лишь уснуть.
– Не более?	– Да, и знать, что этот сон Окончит все. И тысячи ударов...
– Но ведь удел живых...	– Такой конец достоин Желаний жарких.
– Умереть?	– Уснуть.
– Но если сон виденья посетят? Что за мечты на смертный сон слетят, Когда стряхнем мы суету земную?	– Да, это заграждает дальний путь И делает страданье долговечным. Кто снес бы бич и посмеянье века, Бессилье прав, тиранов притесненья, Обиды гордого, забытую любовь...
– Презренных душ презрение к заслугам...	– Да, если б мог нас подарить покоем Один удар. Да, только страх чего-то после смерти Страна безвестная, откуда путник Не возвращался к нам...
– Неправда, возвратился!

Все с удивлением смотрят на Бэрбеджа, оборвавшего монолог, начавший было расщепляться в диалоге.

Таймер. Это не из роли.

Бэpбедж. Да, это из Царства Ролей. (Он принял свою прежнюю позу: над белым, как саван, плащом надменно запрокинута мелово-белая маска; глаза закрыты; на губах улыбка гаера.) Это было лет триста тому. Вилли играл Тень, я - принца. С утра лил дождь, и партер был весь в лужах. Но народу все же было много. К концу сцены, когда я задекламировал о "мире, вышедшем из колеи", в публике поймали воришку, вытащившего чужие пенсы из кармана. Я кончил акт под чавканье задвигавшихся ног по лужам и глухое "вор-вор-вор". Беднягу тотчас же, как это у нас водилось, вытащили на помост сцены и привязали к столбу. Во втором акте воришка был смущен и отворачивал лицо от протянутых к нему пальцев. Но, сцена за сценой, вор освоился и, чувствуя себя почти включенным в игру, наглея и наглея, стал кривляться, отпускать замечания и советы, пока мы, отвязав его от столба, не сошвырнули прочь со сцены. (Вдруг повернувшись к Таймеру.) Не знаю, что или кто привязал тебя к игре. Но если ты думаешь, что твои краденые мыслишки - ценой по пенсу штука - могут сделать меня богаче, меня, для которого писаны вот эти догрелли, - получай свои медяки и прочь из игры!

Швыряет Таймеру роль в лицо. Смятение.

Фелия. Опомнись, Штерн!

Бэрбедж. Мое имя Ричард Бэрбедж. И я развязываю тебя, воришка. Прочь из Царства Ролей!

Таймер(бледный, но спокойный). Спасибо, воспользуюсь развязанными руками, чтобы... да свяжите же его: видите - он сошел с ума.

Бэрбедж. Да, я снизошел к вам, люди, с того, что превыше всех ваших умов, - и вы не приняли...

На Бэрбеджа бросаются, пробуя связать. Тогда он, в судороге борьбы, кричит, понимаете ли, кричит им всем... вот тут, я сейчас...

И, бормоча какие-то неясные слова, рассказчик быстро сунул руки в карман: что-то зашуршало под черным бортом его сюртука. И тотчас же он оборвал слова, расширенными зрачками оглядывая слушателей. Беспокойно вытянулись шеи. Задвигались стулья. Председатель, вскочив с места, властным жестом прекратил шум:

– Рар, - зачеканил он, - вы пронесли сюда буквы? Тая их от нас? Дайте рукопись. Немедленно.

Казалось, Рар колеблется. Затем среди общего молчания кисть его руки вынырнула из-под сюртучного борта: в ее пальцах, чуть вздрагивая, белела вчетверо сложенная тетрадь. Председатель, схватив рукопись, с минуту скользил глазами по знакам; он держал ее почти брезгливо, за края, точно боялся грязнить себя прикосновением к чернильным строкам. Затем Зез повернулся к камину: тот почти догорел, и только несколько угольев, медленно лиловея, продолжали пламенеть поверх решетки.

– Согласно пункту пятому устава предается рукопись смерти, без пролития чернил. Возражения?

Никто не пошевельнулся.

Коротким швырком председатель бросил тетрадь на угли. Точно живая, мучительно выгибаясь белыми листами, она тихо и тонко засычала; просинела спираль дымка; вдруг снизу рвануло пламенем, и тремя минутами позже председатель Зез, распепелив дробными ударами каминных щипцов то, что так недавно еще было пьесой, отставил щипцы, повернулся к рассказчику и процедил:

– Дальше.

Лицо Papa не сразу вернулось в привычное выражение; видно было, что ему трудно овладеть собой, - и все же он заговорил снова: