"Возвращение Мюнхгаузена". Повести, новеллы, воспоминания о Кржижановском
Шрифт:
А башня, мерно качаясь и гудя в ветрах, отливая блеском металлических лат, - вперед и вперед; но мягкая розрыхль земли замедляет шаги. Притом у беглянки ясное откуда, но смутное куда: случай ведет ее к северо-западу, до упора в море. Стальная громадина поворачивает назад, - что это?
– она уже в полукольце из пушечных жерл. Бризантные снаряды пробуют преградить ей путь; гудящая под их ударами сталь прорывает первое кольцо и, расшвыряв пушки, устремляется на север: навстречу грозные крепостные валы Антверпена. Грохочут батареи: сталью о сталь. Растревоженная ударами, качаясь искромсанными спаями, башня кричит им железным голосом и, сломав путь, поворачивает на юго-восток. Она, как дикий зверь, загоняемый бичами в клетку, готова вернуться и снова врыться ногами в отведенный ей людьми квадрат. Но в это время с далекого востока она слышит, понимаете ли, еле внятный эфирный зов: "Сюда, сюда!.." Вы говорите, подвинуться? Пожалуйста...
Кем-то подсевшим справа говорившего
– Нам с вами, конечно, ясно, откуда и кто зовет заблудившуюся. Теперь у нее есть маршрут: по прямой на восток. Восставшая - к восставшим. Провода испуганно гудят из столиц в столицы: "Взбесившаяся бестия большевизирована" - "Остановить" - "Позор" - "Не щадя сил" - "Объединиться". Путь уходящей башне вновь преграждают рядами жерл: и снова под ударами сталью о сталь четырехлапый колосс поет лязгающим металлическим голосом дикий и грозный гимн; израненный и исклеванный снарядами, раскачивая иглистым теменем, он идет и идет навстречу близящемуся сюда; ему уже грезятся красные маки знамен над огромным - стебли к стеблям - человечьим лугом, чудится гулкая площадь в охвате из древних иззубленных стен - там станет он железными пятками в землю и... и расшвыренные армии пятятся, освобождая путь. Под дипломатическими макушками - беспокойное метание мысли: "Уходит" - "Выпустили" - "Чрезвычайные меры" - "Как быть..."
И вот преследователи стального гиганта, полурастоптанные его пятами, пробуют атаковать острый и тонкий шпиль колосса; проиграв бой на земле, они перебрасываются в эфир: антенны Парижа, Нью-Йорка, Берлина, Чикаго, Лондона, Рима, подделывая частоты, кричат отовсюду протяжное: "Сюда, сюда!.." Они обещают и манят, зазывают и лгут, глушат голоса с востока и всячески спутывают путь. Башня заколебалась, ей трудно ориентироваться в зовах, ее стальная голова кружится: проделав какие-то километры к востоку, она поворачивает по меридиану на юг, снова ломает маршрут на столько-то градусов и, растерянная и обессилевшая, среди кружения сигналов, сослепу, бездорожьем, не зная куда и зачем, идет на эфирных тяжах туда, куда ведут. Уже повсюду злорадное ликование. Население сел и городков, попавших на линию возврата, временно эвакуируется - на случай встречи со стальными пятами. В Париже спешно выравнивают развороченную площадь у собора Инвалидов и вырабатывают церемониал следования укрощенной башни. Но на пути, у встречи трех границ, - вдавленная в скаты гор гладь и глубь Боденского озера. Проходя над синим зеркалом, побежденная гигантша видит свое протянувшееся от берега, сквозящее солнцем, опрокинутое шпилем в дно отражение. Дрожь мерзи сотрясает звонкую сталь - в последнем пароксизме гнева, порвав эфирные тяжи, она поднимает свои тяжкие лапы и, вздыбившись, с альпийских уступов - вы представляете?
– острой макушкой вниз. Вслед - грохот скатывающихся камней и оторванных скал, потом из ущелий в ущелья - гулкий переплеск раздавшихся вод, - и над вышедшим из берегов озером застылые в смертной судороге стальные ступни самоубийцы. Я хотел вам только так, смеху, но, кажется, увлекся и...
И пальцы, точно отыграв рассказ, сбежали по борту пальто вниз и уползли в карман. Глаза отговорившего тоже, казалось, искали укрытия. Плечо плотного зашевелилось на моем плече.
– Что ж, если выправить сюжет, может быть... Только тут у вас несуразица: диаметр Боденского озера - девяносто километров, так что клину в триста метров из берегов его никак не вывести. И затем...
– И затем: башни не имеют привычки ходить. Не правда ли?
– засмеялся остролицый и откинулся к спинке скамьи; теперь даже борт его пальто завалился за разделявшую нас грузную фигуру; и голос его, зазвучавший через минуту снова, казался тихим и невнятным.
– Ага. Еще тема. Вон там. Видите?
– Где?
– Прямо против вас. Четвертый этаж. Крайний карниз слева. В полуметре под окном, под кляксами извести. Ну что?
– Выступ... вижу.
– Сейчас покажу и тему. Держите глазами выступ: тут она, на трех футах. Не спрыгнуть, не увернуться. Попалась темчишка.
И тот, к кому обращались, и я, и даже пара стекол, вдруг выставившихся с другого конца скамьи из-за газеты, тотчас же, вовлекаясь в странную чужую игру, отыскали глазами поперечину, привлекшую внимание остролицего. Действительно, поверх деревьев бульвара, меж громоздящимися друг над другом окнами перестраиваемого дома, - ряды узких и коротких выступов из отвеса стены.
– Это, собственно, так, первое слагаемое; второе - ну, мне все равно, скажем, кот, обыкновенный уличный бродячий кот; сумма - вот: загнанный каким-нибудь случаем - парой камней вдогонку или, там, голодом, что ли, вверх по зигзагам лестницы, наш кот пробирается сквозь брошенную открытую дверь внутрь чьей-либо квартиры или, пожалуй, конторы, где люди от часу до часу... да, конторы - так будет лучше. На кота затопали, гонят - рефлексом страха его вскидывает на подоконник (окно настежь), оттуда - вниз, на этот вот выступ: экспозиция готова. Впрочем, не мешало бы - нам это ничего не стоит - дом этак за трубы и повытянуть - четвертый этаж до тридцатого, сузить улицы, испаутинить воздух проводами, а внизу, по выглянцеванному шинами
Ну вот: кот исчез, две-три пары глаз, вскинувшихся было на него, назад - в цифры и счетные костяшки; окно захлопнули; вскоре за окончившими работу защелкнулись и двери: кот один - на узкой полоске из кирпичей, втиснутых в вертикаль стены. До верхнего окна близко, но для прыжка нет ни разбега, ни упора - сюда нельзя: смерть. Прыжок вниз, с выступа на выступ, безнадежен - далеко и нельзя когтями за камень: смерть. Кот, осторожно разгибая мускулы, делает шаг вдоль стены: срыв. Ероша шерсть, свесив зеленые щели зрачков, он видит внизу под дымным воздухом ползающие кляксы; наставив чуткое ухо, слышит немолкнущий грохот улиц: надо ждать. Мы имеем дело, как я уже предупреждал, с котом, чуждым всяких сентиментальных мурлыканий, бездомным бродягой с рваными в боях ушами, с боками, втянутыми голодом, и сердцем, хорошо обитым о жизнь: герой наш не испуган и не теряет самообладания - у него отняты все возможности, кроме возможности сна; прекрасно - прижавшись покрепче к стене, он закрывает глаза. Тут можно бы дать сновидения кота, повисшего на тридцатиэтажной высоте, в двух дюймах от смерти. Но давайте дальше. Вечерняя прохлада, а может быть, и голод расцепляют ему веки: снизу кучи огней, неподвижных и движущихся. Хочется размять этак лапы, выгнуть понимаете ли, спину: но негде. Расширенные сумерками зрачки обездвиженного бродяги бродят по стенам: повсюду желтые вставыши окон. Кот, разумеется, не знает, что за одним из них спорят о политическом устройстве Европы, каким ему предстоит быть лет через сто, за другим слушают доклад о модной бостонской религии, за третьим молчат над шахматными клеточками, за четвертым... но коту все это (открой я ему это даже при помощи того или иного беллетристического трюка), все это, повторяю, ни к чему: под лапами - каменная ступенька, и куда с нее ни ступи, вверх вниз: смерть. Хитрый кот опять пробует спрятаться под веки, в сны, но предполуночный холод пробирается к нему под всклоченный мех, стягивает кожу и не дает уснуть. Окна - одно за другим - гаснут. Сверху - сначала редкая раздробь капель, вслед - холодные захлесты ливня: мокрый камень хочет выскользнуть из-под лап, кот влипает издрогшим телом в стену и кричит, но ливень разгрохотался о скаты кровель и со звоном рушится по желобам: крик бедняги еле доходит до его же собственных ушей. И вскоре оба смолкают - и ливень, и кот. Последние окна в нижних этажах гаснут. На вызеркаленных кровлях - розовые рефлексы зари.
И опять солнце, выкатившись в лазурь, тянет за собой день. Подымаются шторы. Снизу, из каменной ямы, - гудки, цок, лязг и гул толпы. Вот прохожий, вскинув случайно голову, видит черную точку где-то там, вверху, чуть ли не под кровлей; он щурится сквозь свои стекла: "Что бы это?" - но минутная стрелка толкает прохожего дальше. Полдень. Двое детишек, уцепившись справа и слева за сухие пальцы гувернантки, вышли на прогулку; развесив рты, шарят глазами по проводам, стенам и карнизам: "Что это, миссис?" - "Смотрите под ноги". И человечки учатся у людей смотреть под ноги. Солнце высушило и слепило в клочья шерсть коту. Голод, свирепея, скрючивает ему кишки. Он пробует еще раз закричать, но из иссохшего рта вместо голоса - шуршанье. Жаркое солнце стягивает веки, но тотчас же будят кошмары: свесив голову с карниза, кот видит: дно улиц, качнувшись, вдруг начинает ползти навстречу глазам - ближе и ближе; стягивая мускулы, он готов уже спрыгнуть и... просыпается: асфальтное дно рухнуло вниз, как сорвавшийся лифт, с тридцати этажей - вниз.
И опять вечер. И опять желтые квадраты окон. И за каждым из них длинные очереди слов, проблемы, книжные закладки, терпеливо дожидающиеся своей пары глаз. Снова глухая ночь - город утишается и оголяет панель. Одинокий кот, прижав ухо к камню, слышит глухое гуденье проводов, повисших меж ним и асфальтом.
Еще раз рассвет. На соседнем выступе - в трех метрах от рта зачирикали воробьи. Кот глотает слюну и мутными глазами следит за веселыми чирикальщиками. Воробьи, сорвавшись с выступа, ныряют в воздух.
Свежее утро. Тремя этажами ниже, створами в солнце - окно, и оттуда путающимися клавишами - какая-нибудь метнеровская "Сказка" или, пожалуй, так будет лучше - хоральный прелюд Баха: такое величественное и благостное контрапунктическое звукосочетание. Коту что: ему знакома музыка привязанной к хвосту сардиночной коробки - Бах его не волнует, - и катарсиса, вы меня извините, никак не получается. Тем более что внезапно поднявшийся ветер захлопывает окно, а с ним и гармонию. Ветер этот, надо вам знать, приходящий иногда по утрам с моря, начавшись с дуновения, то и дело переходит в вихрь. Так и сейчас: сначала он ласково гладит слипшуюся колтуном шерсть кота, затем, наддав лёта, пробует оторвать его от каменной поперечины. Коту уже нечем бороться: пяля задернутые мутью глаза, он цепляется слабнущими когтями за каменный руст. Но ветер, размахнувшись воздухом, подсек ему лапы, и, выпустив выступ, - коротким швырком - кот падает вниз. По пути раскачиваемые вихрем провода: на минуту они подхватывают тело и - от стены к стене - нежно и бережно, как в люльке, укачивают бродягу, потом - стальные петли раздаются и, высвободив тело, роняют его вниз, на асфальт. Поверх трупа автомобильными шинами, а потом - тележка уборщика, и тема наша - сначала на железный скребок, а там и в мусор. Место, куда выбрасываются сейчас почти все темы, если только они... темы.