Возвращение на родину
Шрифт:
– Хорошо, Юстасия.
– Мисс Вэй, сэр!
– Мисс Вэ...стасия.
– Ладно уж. Подбрось-ка еще поленце.
Маленький раб вернулся к исполнению своих обязанностей. Он двигался не как живое существо, а скорее как автомат, гальванизированный капризной волей Юстасии, - словно та медная статуя, в которую, как говорят, Альберт Великий вдохнул ровно столько жизни, что она могла говорить, и ходить, и быть ему слугой.
Прежде чем возобновить свою прогулку, девушка постояла на насыпи, прислушиваясь. Холм, на котором стояла усадьба капитана, был столь же пустынен, как и Дождевой курган, но не так высок и более
Внимательно оглядев голые склоны и пустые лощины, Юстасия сделала нетерпеливое движение. С губ ее по временам срывались какие-то гневные слова, но слова перемежались вздохами, а вздохи внезапным настороженным молчанием. Спустившись со своей дозорной вышки, она опять стала прохаживаться по тропе в сторону Дождевого кургана, но не уходя далеко и то и дело возвращаясь.
За несколько минут она дважды появлялась у костра и каждый раз спрашивала:
– Что, не плеснулось еще в пруду?
– Нет, мисс Юстасия, - отвечал мальчик.
– Ну, - сказала она наконец, скоро и я пойду спать и тогда дам тебе счастливую монетку и отпущу домой.
– Спасибо, мисс Юстасия, - вздохнул замученный кочегар. А Юстасия снова отошла от костра, но на этот раз не по направлению к Дождевому кургану. Она обогнула участок по насыпи, спустилась к калитке возле дома и некоторое время стояла там неподвижно, глядя издали на костер.
Прямо перед ней, шагах в пятидесяти, возвышался угол, образованный двумя насыпями, на котором горел костер. Внутри этого угла по-прежнему копошилась над кучей дров фигура мальчика, изредка выпрямляясь и подкладывая поленце в огонь. Девушка безучастно следила за всеми его движениями. Иногда он взбирался на насыпь и стоял возле костра. Налетал порыв ветра и отдувал дым, волосы мальчугана и концы его фартучка - все в одну сторону; потом ветер стихал, волосы и фартук повисали, а дым столбом поднимался к небу.
Вдруг мальчик встрепенулся. Он соскользнул с насыпи и пустился бегом к белой калитке.
– Что?
– спросила Юстасия.
– Лягушка прыгнула в пруд - я слышал!
– Значит, сейчас пойдет дождь, и тебе надо бежать домой. Ты не будешь бояться?
– Она говорила торопливо и слегка задыхаясь, как будто от слов мальчика сердце у нее перепрыгнуло в горло.
– Нет, если у меня будет с собой счастливая монетка.
– Вот она, держи. Ну беги! Да не туда. Через сад. Ни у одного мальчика во всем Эгдоне не было сегодня такого костра, как у тебя.
Мальчик, явно пресыщенный выпавшим на его долю счастьем, с готовностью устремился в темноту. Когда он скрылся, Юстасия, оставив подзорную трубу и песочные часы у калитки, быстро прошла в угол под насыпью.
Здесь, заслоненная валом, она стала ждать. Через минуту с пруда донесся плеск. Будь мальчик еще
– Да-а?
– сказала она и затаила дыхание.
Тотчас по ту сторону пруда на низко спускавшемся к долине небе смутно обозначилась темная мужская фигура. Мужчина обошел пруд и, одним прыжком вскочив на вал, остановился рядом с Юстасией. Она тихо рассмеялась - это был третий звук, вырвавшийся у нее за этот вечер. Первый - когда она стояла на кургане - выражал тревогу; второй - на насыпи - выражал нетерпенье; в этом последнем - было ликующее торжество. Она молча радостными глазами смотрела на пришельца, словно на какое-то чудо, сотворенное ею самой из хаоса.
– Ну вот я пришел, - сказал мужчина; это был Уайлдив.
– Чего ты от меня хочешь? Почему не можешь оставить меня в покое? Весь вечер я видел твой костер.
– Он говорил не без волнения, но ровным голосом, как бы тщательно сохраняя равновесие между двумя влекущими его в разные стороны силами.
Встретив в своем возлюбленном такое неожиданное самообладание, девушка, видимо, тоже взяла себя в руки.
– Ну понятно, ты его видел, - проговорила она с нарочито ленивым спокойствием.
– Почему бы и мне не разжечь костер на пятое ноября, как все тут делают?
– Я знал, что это для меня.
– Откуда ты мог знать? Мы с тобой словом не перемолвились с тех пор, как ты... как ты выбрал ее и стал ухаживать за ней, а меня бросил, словно и не говорил никогда, что я твоя жизнь и твоя душа - отныне и навеки!
– Юстасия! Разве я мог забыть, что прошлой осенью в этот же день и на этом месте ты зажгла точно такой же костер, как призыв ко мне прийти и повидаться с тобой? И если сегодня у капитана Вэя опять горит костер, так для чего, как не с той же целью?
– Да, да! Признаюсь!
– воскликнула она глухо, с той дремотной страстью в голосе и манере, которая была ее отличительной чертой.
– Но не разговаривай со мной так, Дэймон, а то ты и меня заставишь сказать что-нибудь, чего я не хочу говорить! Я отреклась от тебя, я дала клятву больше о тебе не думать, но сегодня я узнала эту новость и поняла, что ты мне верен!
– Что ты такое узнала?
– с недоумением сказал Уайлдив.
– Что ты на ней не женился!
– ликуя, вскричала она.
– И я поняла, что ты все еще меня любишь и поэтому не мог... Дэймон, ты жестоко поступил со мной, и я сказала, что никогда тебя не прощу, - я даже сейчас не могу вполне тебя простить, - ни одна женщина, у которой есть хоть капля гордости, этого не может.
– Знай я, что ты меня позвала только затем, чтобы упрекать, я бы не пришел.
– Но теперь мне все равно. Ты не женился на ней, ты вернулся ко мне, и я готова тебя простить!
– Кто тебе сказал, что я на ней не женился?
– Дедушка. Он сегодня ходил по своим делам и на обратном пути нагнал одного человека, и тот ему рассказал, что у них там, внизу, какая-то свадьба расстроилась. Дедушка подумал, уж не твоя ли, а я сразу поняла, что твоя.
– Кто-нибудь еще знает?
– Наверно, нет. Дэймон, теперь ты понимаешь, почему я зажгла мой сигнальный огонь? Разве я могла бы, если б думала, что ты уже стал ее мужем? Такое предположение оскорбительно для моей гордости.