Возвращение на родину
Шрифт:
– А она, ты говоришь, уже хорошо себя чувствует?
– Да, сэр. Только мистер Уайлдив будто бы все ворчит, зачем не мальчик, это они там на кухне меж собой говорили, а я и услыхал ненароком.
– Христиан, можешь ты меня внимательно выслушать?
– Ну конечно, мистер Ибрайт.
– Скажи, ты видел мою мать накануне того дня, когда она умерла?
– Нет, не видал.
Лицо Ибрайта омрачилось.
– Но я ее видел утром того дня, когда она умерла.
Лицо Клайма снова просветлело.
– Ну, это еще ближе к тому, что меня интересует, -
– Да, я хорошо помню, что это было в тот день, потому она мне сказала: "Я сегодня иду повидаться с ним, так что можешь не приносить мне овощей для обеда".
– С кем повидаться?
– Да с вами же. Она же собиралась к вам идти.
Ибрайт в изумлении воззрился на Христиана.
– Почему ты раньше никогда об этом не упоминал? Ты уверен, что она именно ко мне хотела идти?
– Ну как же не уверен! А не упоминал, потому что не видал вас последнее время. Да потом она же не дошла, так это все равно, что ничего и не было, не о чем и говорить.
– А я-то удивлялся, куда она вздумала идти по пустоши в такой жаркий день! А не говорила она, зачем она решила ко мне идти? Это очень важно, Христиан, мне необходимо знать.
– Понимаю, мистер Клайм. Мне-то не сказала, но кое-кому, кажись, говорила.
– А ты хоть одного такого человека знаешь?
– Одного, пожалуй, и знаю, только вы, сэр, ради бога, моего имени ему не называйте, а то я все вижу его в таких странных местах, особливо во сне. Прошлым летом раз ночью он так на меня глазами сверкал, прямо как ножом резал, мне после того так худо было, я два дня даже волосы не причесывал. Он стоял, мистер Ибрайт, на самой середине дороги на Мистовер, а ваша матушка подошла, бледная-пребледная...
– Ну! Когда ты это видел?
– Да прошлым летом, во сне.
– Тьфу! А кто этот человек?
– Диггори, охряник. Он вечером к ней зашел, и долго они вместе сидели, и было это накануне того дня, когда она решила к вам идти. Это уж точно, я тогда еще домой не ушел, еще в саду работал, - смотрю, а он как раз и входит в калитку.
– Я должен повидать Венна; какая жалость, что я раньше этого не знал, в волнении воскликнул Клайм.
– Только почему он сам не пришел мне сказать?
– Да он на другой день совсем уехал из Эгдона, так, верно, не знал, что вам нужен.
– Христиан, - сказал Клайм, - ступай, отыщи мне Венна. Я занят сейчас, а то бы сам пошел. Сейчас же отыщи его и скажи, что мне надо с ним поговорить.
– Днем-то я хорошо умею людей искать, - сказал Христиан, нерешительно оглядываясь на меркнущий закат, - ну, а ночью за ними по пустоши гоняться это вроде дело мне несподручное, мистер Ибрайт.
– Да ищи, когда хочешь, только скорей его приводи. Завтра, если сможешь.
После чего Христиан удалился. Настало утро, но Венна не было и в помине. Вечером приплелся Христиан, до крайности усталый. Он искал весь день, но ничего даже не слыхал об охрянике.
– Продолжай завтра, сколько сможешь, не запуская своей работы, - сказал Ибрайт.
– Всех спрашивай. И не приходи, пока его не найдешь.
На другой день Ибрайт
Он шел себе и шел, не быстрым и размашистым шагом, но медлительной, неверной поступью, как человек, только что очнувшийся от одуряющего сна. Время едва перевалило за полдень, когда он спустился в долину. Вид дома и его окрестностей, выраженье, краски - все это было точь-в-точь такое, как он уже столько раз видел в этот час дня в былые годы, и это внезапно ожившее прошлое внушало мысль, что и та, кого уже не было в живых, сейчас выйдет приветствовать сына. Садовая калитка была заперта, и ставни закрыты, как он их оставил вечером после похорон. Он отпер калитку и увидел, что паук сплел большую паутину между дверцей и перемычкой, исходя, очевидно, из убеждения, что эту калитку уж больше никогда открывать не будут. Войдя в дом и распахнув ставни, Клайм принялся за дело - стал осматривать шкафы и чуланы, жечь бумаги и соображать, как лучше подготовить дом к приему Юстасии, которой предстояло пожить здесь до того времени, когда он будет в состоянии осуществить свой так сильно запаздывающий план - если это время вообще когда-нибудь наступит.
Оглядывая комнаты, он все отчетливее чувствовал, как ему не нравятся те перемены, которые придется внести в их освященное стариной, еще дедами заведенное убранство, чтобы приспособить его к более современным вкусам Юстасии. Долговязые стоячие часы в дубовом футляре с картинками "Вознесением господним" на дверце и "Чудесным уловом" на подножье; бабушкин угольный поставец со стеклянной дверцей, сквозь которую видны были фарфоровые чашки, расписанные под горошек; столик для закусок; деревянные подносы; висячий умывальник с медным краном - куда придется сослать все эти почтенные предметы?
Он заметил, что цветы на подоконниках засохли, и выставил их на выступ стены за окном, чтобы их убрали. И, занимаясь всем этим, он услышал шаги по гравию перед домом, а затем стук в дверь.
Он отпер дверь - перед ним стоял Венн.
– С добрым утром, - сказал охряник.
– Миссис Ибрайт дома?
Клайм опустил глаза.
– Вы, значит, не видали Христиана и никого из здешних?
– Никого не видал. Я уезжал надолго и только что вернулся. А к вашей матушке я заходил накануне отъезда.
– И вы ничего не слыхали?
– Нет.
– Моя мать - умерла.
– Умерла!
– машинально повторил Венн.
– Она теперь там, где и я хотел бы быть.
Венн пристально поглядел на него, затем сказал:
– Если б я не видел сейчас вашего лица, я бы не поверил вашим словам. Вы были больны?
– Да, прихворнул немного.
– Какие перемены! Когда я расставался с ней месяц назад, казалось, она готовится начать новую жизнь.
– И то, что казалось, стало истиной.