Возвращение Орла. Том 2
Шрифт:
– Можно. Но зачем? Ты хоть и не физик, но старика Оккама уважать должен, – за слово Аркадий готов был биться. – Зачем искать у немцев, у греков, у тех же татар, когда слово употребляется исключительно русскими и к тому же имеет понятный русский смысл – яркое лыко, знак отличия. Лычка. Чего тебе ещё?
– Как же тогда было?
– Просто, – взялся объяснить мещерский рыбачок. – У нас перед Клепиками есть такой перекрёсток: в одну сторону «Князево», а в другую «Ханино». Как старая монета: орёл по-русски, решка по-татарски.
– Где орёл – Ханино
– Смотря откуда едешь…
– Попутно, – продолжил Семён считать слои вранья, – вымазали дёгтем Грозного и разодрали двумя берёзами православие. И это ещё до Петра. А уж Пётр даже своего папашу-тихушника с дедом не пожалел; заметьте, до первых Романовых были варяги, иго и зверь Грозный, а допетровская Русь, вместе с папенькой и дедушкой, – вообще полная дичь и мрак, не на чем доброму взгляду остановиться. Но и его большевики переплюнули: ни одного в царской России светлого пятнышка не сыскать.
– А Невский?
– Вот! Александр Невский и сразу Владимир Ильич. Теперь и большевичков сажей, а Сталина ещё и серой… Ау-у, страна! Была ли ты вообще? А в это самое время, пока мы своё прошлое уничтожали – слой сажи, слой дёгтя, – наши визави наперегонки без устали врали о себе в другую сторону.
– Обратно-сопряжённые процессы… – прокомментировал, поправляя очки, Николаич.
– А ведь точно! – перебил его Семён. – У нас после смуты сочиняют себе пришлых князей, триста лет рабства от не пойми кого, уничижают Грозного, а в Англии форсируют национальный проект «Шекспир», создают язык без славянизмов и германизмов, библию Якова; и уже через полтораста лет – Тартария гибнет, Америка, наоборот, возникает… Доврались.
– Ну, всех по углам расставили, – взялся за непривычное дело (рассуждать) Африка, – все врут… а вы-то с Николаичем чем лучше? Тоже ведь ничего хорошего про прошлое не сказали: попы у вас такие, цари сякие. Тебя, Николаич, это не смущает?
– Не смущает. Попы и цари – это не народ, это на нём тромбы. Ну, давайте, давайте, будем любить всякую раковую опухоль. По-христиански будем любить, пока она нас не выест под корень. Нужно определиться с базовыми понятиями самих себя: кто мы как объект божьего эксперимента под названием «история», для выполнения какой функции мы на этой планете, соответствуют ли главные наши свойства и характер взаимодействия со средой осуществлению этой функции. А как назвать: Союз Нерушимый, Русь Святая – это второй вопрос, важный, но второй. Можем ли мы определить русскость как фундаментальное свойство высшей разумной материи, как, скажем, гравитация для материи вообще…
– Эк хватил…
– …и насколько жёстко, например, оно привязано к географии, в какой степени определяется ею.
– Я думаю, жёстко! – Золотая Цепь звенела в голове у Семёна.
– То есть русский человек в Греции жить бы не смог, равно как и какие-нибудь голландцы на двадцати миллионах квадратных километрах полопались бы, как мыльные пузыри в сухую погоду, так? – уточнил Поручик.
– Русский в Греции смог бы, только
– Как и случилось… ведь были они золотоволосые и голубоглазые… – вспомнил Семён.
– Да, любой организм меняется, и не только с переменой ареала, но и со временем. Меняться со временем – это его способ быть: чёрная маковка, зелёный росток, красный цветок, и это даже при постоянстве иных параметров, а уж поскольку со временем меняются все активно влияющие факторы – климат, соседи и прочее, то за пятьдесят поколений, то есть за тысячу лет, его можно по внешним признакам и не идентифицировать, будь то организм, народ или этнос, но…
– Хочешь сказать, что мы – не мы… в смысле – не те русские?
– Конечно. И мы не сможем идентифицировать себя с ними, теми, как отдельный человек не может, скажем, идентифицировать себя с собой-ребёнком: он помнит, что был ребёнком, то есть другим, тут и куча фотографий, и мамины сю-сю, а выйти за границы теперешней самости… – увидев нахмуренный лоб Семёна, поспешил добавить: – Но при этом всё равно из жёлудя вырастет дуб, а из репейника только лопух.
– Мичурин бы скрестил, – убедительно вставил Африка.
– Вот пока ещё не скрестил, и чтобы ты никогда не забыл, из какого семечка ты пророс, нужно…
– Выпить! – остановил красноречие умника Виночерпий.
Николаич собрался категорически возразить – в том смысле, что пьянство для сохранения видовой идентичности как раз хуже любого Мичурина, но выпить не отказался.
– Так из чего мы растём – из жёлудя тысячу лет или из репья два года? – раздышавшись после чемергеса, спросил Африка.
– Ну, ты-то точно из жёлудя.
Африка, по обыкновению, остроту с удовольствием проглотил.
– Хорошо… и что это мне даёт?
– Силу! Силу не гнуться перед всяким американским лопухом: у них, видите ли, листья ширше, из них вот какие джинсы сшить можно! Они нас специально на листья заводят, потому что у лопуха, кроме собственно лопуха да колючек, и нет ничего. А мы и ведёмся… – Быстро принималась у Николаича соточка, стройность рассуждений убывала, компенсируясь, правда, некоторой поэтичностью. – История не скелет динозавра, это вполне себе живучая и работящая скотина, на которой только и можно вспахать растущую ниву будущего. Мы, ныне живущие, – пахари.
– Да уж… – И все подумали про капусту.
– А вот Мураками говорит, что со временем прошлое растёт, а будущее сокращается.
– Наших, Сеня, надо читать философов, русских!
– Да у наших ещё хлеще Мураками, сплошная эсхатология, Страшный суд и конец света.
– Не конец света, а конец времён, то есть наступление царствия божьего. У нас будущее увеличивается! Это как подъём на горку. Время – движение вверх, будущее – открывающаяся панорама. Время – ордината, будущее – абсцисса.