Возвращение Орла

Фадеев Владимир Владимирович

– Да… Слушай, а цари правда сюда наведывались?

– Ещё как наведывались.

– И чего им тут? Ладно – Пётр, он поплавать не дурак был, но Грозный?

– Была, значит, нужда и у Грозного… – и выжидательно посмотрела: будет спрашивать, что за нужда?

Но Семён спросил не совсем так, как ожидала.

– Тоже капусту сажать отправили?

– Гречиху.

– Вот те на! Десять лет уж ездим сюда, гречихи тут не видывал. Грозный царь Гречиха.

– Долгая история, – немного разочарованно сказала Катя, – но что приезжал, и не один раз – это точно,

у пустой легенды другой вкус. Да это и не легенда, расскажу как-нибудь. Вот, кстати, почитай, обещала.

Это был четвёртый или даже пятый машинописный экземпляр, почти слепой, страниц, может быть, с полста, прошитый зелёными нитками, как курсовой проект, в обложке из сложенного пополам ватмана и к тому же со стёртым названием.

– Так что тут? Историческое?

– Скорее – да… – Собралась было что-то добавить, пояснить, но передумала, – почитай. С собой в Москву тебе дать не могу, так что прочти, пока вы тут.

– Стоит?

– Посмотри сам.

– Здешний следопыт?

– Совсем нет. Я ж говорила – Владимир Фёдорович из Тулы, писатель и ещё художник, столько знает про нашу Оку! Был вот на праздники, и на годовщину «Орла» обещал быть.

– Зачастил, – с ревнинкой в голосе бросил Семён, – чего ему тут?

– Ищет Белый остров.

– Давно ищет?

– Всю жизнь.

– И не нашёл?

– Нет, – ответила она с интонацией, сразу напомнившей ему мадам из их первой встречи, спутницу «адидаса», которой она так же коротко отрезала на вопрос о дединовских легендах про «Орла», правда, теперь сразу же и смягчила. – Какие сейчас острова. Пока плотину в Белоомуте не построили, были, а теперь это – мели, банки… или как они по-морскому называются? Да и те срыли – судоходство.

– Чего ж он тогда ищет? Не понимает, что ли – плотина.

– Всё он понимает, он больше понимает, чем мы с тобой, потому и ищет. Для него остров не только песок посреди реки.

– Понятно, местная Шамбала… Так о чём пишет?

– Про… – Катя как будто запнулась, – про одного алексинского странника… Да это и не он писал, он перепечатал с какой-то рукописи…

– Ну!.. – вздохнул Семён: «Придётся ведь читать, никуда не деться», – сказка известная: рукопись из сундука, сундук из лукоморья, а лукоморья больше нет. А тебе-то почему привёз?

– Про наши места, там всё вокруг Дединова, старики…

– Старики… Слушай, Катюш, прокатимся до кладбища, второй год Сергея Ивановича навестить не можем.

– И – обратно, мне надолго нельзя.

– Поедем!

Кладбище было на полдороге к Бору.

– Я ведь Сергея Ивановича и до вас знала. И с Лёшкой он меня знакомил.

– Вот так да! И как?

– Всё челны… Собирала материал, фотографировала для музея. Дединовских челноделов я всех знаю, а тут мне дядя Саша Шустов говорит, что в Малеевском есть мастер, Сергей Иванович Пономарёв, у него лекала особенные. Приехала, разыскала.

– Водочки взяла с собой?

– Нет.

– Надо было бы.

– Да он и без меня был уже весел. И как будто ждал меня, обрадовался моему интересу, стал расспрашивать, больше, чем я его,

про меня, про мать-отца, а сам всё кивал, как будто и без расспросов всё про меня знает… и чему-то как будто радовался. Просила показать, а он говорит, что ему уже тюпку не поднять, теперь корзины плетёт. Послал к племяннику. Я сначала даже насторожилась, что это он ласковый такой? Не сосватать ли за племяша хочет? Чуть не передумала с ними общаться, но что-то остановило, больно уж дед мировой.

– Да, Сергей Иванович…

– А у Алексея… божьего человека, вечная путина. День-ночь на реке, в хибарку свою и не заходит, из челна вылезет, рыбу продаст или раздаст, на вино поменяет, на вещи какие-то, и опять в чёлн, или на косу, реку заговаривать. В самом Малеевском его не дождалась, Сергей Иванович вызвался проводить на берег. Сфотографировала чёлн, и целиком, и детально, Лёху вместе с челном, что-то ему дед-дядька сказал, и повёз он меня обратно в Дедново рекой, мне на челне в радость, знать я о них всё знаю, а плавать приходилось редко. Отмолчал всю дорогу, а чувство было, что говорили без умолку и никакой неловкости… бывает так у тебя: минуту с человеком помолчишь, а ощущение не просто долгого знакомства, а родства? – не дождалась ответа, – рыбу, что для меня отложили, в мешке мне до самого дома принёс. И около дома я его ещё раз сфотографировала. Покажу тебе фотографии, не узнаешь.

– Почему?

– Глазу не всё видно…

Подъехали к кладбищу.

– Нина Ивановна говорила: войдёшь с площадки, до тропки и налево до конца, там по правую руку, за поваленной ветлою.

– Найдём… А от чего он умер, не говорила?

– От старости.

– От старости теперь не умирают, до старости не дотянуть, теперь от другого – жить незачем. И пьют от этого же. Пьянство – это же маленькая смерть. Вот ты мне никогда не скажешь, почему вы пьёте, то есть наоборот – миллион причин, и все неправда.

– А ты знаешь правду?

– Думаю, да.

– Отчего же?

– Вы жить боитесь.

Помолчали, Семён покачивал головой, соглашаясь и не соглашаясь, размышлял: «Может, и правда – боимся? Ведь есть в душе чувство, а в голове осознание, что жизнь не случайный и напрасный дар Божий, а инструмент, при помощи которого мы должны выполнить некое домашнее – земля же наш дом! – задание. Мы инструмент взяли, а дело делать – нас нет. Боимся? Но и Он тоже хорош: инструмент дал, а техзадание где? Хотя… хотя, если б ещё и техзадание, то были бы мы не людьми, а роботами…»

Старая часть кладбища сплошь заросла черёмухой, ивняком и сиренью, кое-где высились редкие для этих мест ели, берёзы. Читал надписи на проржавевших табличках: Софроновы, Банины, Юнины, Ивановы, Липатовы, Пономарёвы, Есины… Обычный русский ряд. По верхам неторопливо перекаркивались вороны, хозяева жизни в царстве смерти.

«А эти Софроновы и Банины, Пономарёвы и Есины – боялись? Жили – и всё. Но если жили и всё, просто жили – значит, не боялись. Но и мы просто живём, живём – и всё… Кого мы боимся? Никого. Сам чёрт нам не брат, чего я напустил на себя?..»