Возвращение принцессы
Шрифт:
— А в чем? — спросила она тихо.
— Бес его знает! — Дима налил себе еще. Она попыталась отобрать у него бутылку, но он не отдал. Выпил коньяк, повторил задумчиво: — Бес его знает… У меня три магазина, я их ненавижу! Я не тяну это дело, когда надо гнать, гнать, гнать, знать конъюнктуру, не продешевить, не упустить, там схватить, здесь урвать, тому в лапу сунуть, этому… Не вылететь из тележки, в общем…
— Не вышел из тебя новый русский, — вздохнула Нина, подведя итог. — Не выходит. Не получается.
— Пожалуй, — согласился он задумчиво. — Иногда, знаешь, хочется туда,
И он махнул рукой куда-то назад, вбок, в сторону, как будто там, за спящими домами московской рабочей окраины, за осенними деревьями, за промозглой теменью ноябрьской ночи, можно было отыскать эти самые восьмидесятые.
— Я там был нищим. — Дима снова приложился к «Мартелю». Он его уже не в рюмку наливал — глотал из горла попросту, без антимоний. — Я был пацан зеленый, тощий был, ты себе представить не сможешь!
— Тощий? — Она усмехнулась, не поверив. — Ты?
— Я, я… Это я в последние три года поплыл… Разожрался.
— Ты не разожрался, — возразила она искренне, без всякой лести. — Ты заматерел.
— Мерси вам, графиня! — И он приложился губами к ее руке. — Надо же, как вы подобрели, ваше сиятельство. Уже не язвите — комплименты отпускаете.
— Подобреешь с таких-то харчей, — рассмеялась Нина, кивнув на пакеты.
— A-а, неподкупная вы наша, вот он, ключ к вашему сердцу.
— Фисташки, — подсказала она, смеясь.
— Фисташки… — Дима снова потянулся к бутылке, но Нина отняла и завинтила крышечку. — Я был тощий, кудрявый…
— Да ну? — изумилась Нина. — Где кудри?
— Срезал. — Дима провел ладонью по коротко стриженным волосам. — Увы, мон ами… Не по имиджу. Где ты видела мистера Твистера в кудрях? Твистеру полагается быть или лысым, или «под бокс».
— «Под бокс», — согласилась Нина, и они расхохотались.
Странное дело: они смеялись и говорили взахлеб, перебивая друг друга, будто были знакомы сто лет, почти родные. Словно не было ни этого дурацкого сватовства, ни выяснения отношений, ни ее слез, ни его хамства.
— Ну дай договорить! Довспоминать! — потребовал Дима, отсмеявшись. — Да-а… Восемьдесят пятый, скажем… Давние времена! Оклад сто двадцать тугриков, и — сиди, день напролет пыхти над оптимальной формой сливного бачка… Одной рукой унитаз рисуй, другой — «Лолиту» листай под столом в ксерокопии.
— Ладно врать-то, — вздохнула Нина, вспомнив о его Лолите. Все-таки не удержалась, подпустила дегтю в мед его сладостных воспоминаний. — Лиши тебя сейчас твоего капитальца… Удавишься!
— Язва! — Дима покачал головой. — Нет чтобы дать мужику понастольгировать в кайф… Сте-ерва! — добавил он весело. — Нет, графиня, мы никогда с вами не договоримся. Классовые противоречия. Безнадега. Ладно, подброшу вас к воротам замка, хоть вы того и не стоите… Я — отходчивый. Я — великодушный.
— Ку-уда? — Нина открыла дверцу машины. — Налакался — и поехали?! Это — без меня. Благо, почти довез. Тут идти — пол-остановки.
Она вышла из машины, захлопнув за собой дверцу, и зябко поежилась, потом, не оглядываясь, помахала Диме рукой.
Она шла вперед, к дому, и знала, что он медленно едет следом. Провожает. Смотрит на нее. Она знала это —
Не выдержав, Нина оглянулась. М-да… Поделом тебе, старая курица. Диминой машины и след простыл. Должно быть, свернул в переулок на перекрестке. Идешь тут, плывешь, как пава, несешь себя, как манекенщица на подиуме, а он уехал давно.
Нина подавила вздох, пошла вперед быстрее, с опаской поглядывая по сторонам, — третий час ночи, район заводской, разбойничий.
Шорох шин заставил ее оглянуться. Димина машина вылетела из соседнего переулка и, поравнявшись с Ниной, остановилась.
Нина подошла ближе и охнула чуть слышно, поднеся руку к губам. На крыше машины лежала роза. Роскошная роза на длинном стебле Темно-красная, свежайшая, будто ее срезали только что.
Нина завороженно смотрела на розу. Где он ее достал? За какие-то полчаса, глухой ночью, здесь, на московской окраине, где и днем-то такого чуда, такой красы оранжерейной не сыщешь?
Дима выбрался из машины и встал возле нее Он молчал. И Нина молчала. Они стояли друг против друга, их разделяла машина и роза, лежащая на ней.
Нина наконец протянула к ней руку, взяла осторожно и коснулась губами, щекой нежнейших лепестков. Взглянула на Диму.
Дима улыбался. Он был счастлив. Он сиял. Еще бы! Такой трофей, ему опять подфартило сказочно… Сказочно. Вот он на кого похож. Она подумала о том, что он похож сейчас на Ивана-дурака. На сказочного Иванушку, добывшего для своей королевы (графини! Ну, да разница невеликая…) заветный ларец с каменьями драгоценными и златом.
Он вообще похож на Ивана-дурака. Русоволосый, светлоглазый, с носом своим чуть привздернутым, простодушный и хитрованистый, удачливый и прокалывающийся на ерунде, иногда — недалекий, почти туповатый, иногда — умудренный, просекающий самую суть.
— Вот мой дом, — сказала Нина тихо. — Я уже пришла. Поезжай.
— Я не уеду, пока ты в подъезд не войдешь, — ответил Дима. — Ты иди. Я тебя провожу… взглядом…
* * *
Облаченная в робу, с ведрами в руках, Нина спустилась на несколько пролеток Какая-то сволочь заплевала всю лестницу шелухой от семечек. Сейчас она, Нина, будет все это отмывать-отскабливать. Еще одна порция шелухи… Что же это за гнида такая? Поймаю — убью.
Она спустилась на один лестничный пролет. И обомлела.
Четыре вьетнамца в одинаковых комбинезонах цвета хаки уже тащили наверх ведра и швабры, бодро переговариваясь между собой на птичьем своем языке.
Пролопотав что-то почтительно-приветственное, они отобрали у изумленной Нины ее ведра.
Внизу, у дверей парадного, облокотившись о перила, стоял Дима. Под наброшенным на Димины плечи плащом Нина рассмотрела смокинг, ослепительно белую сорочку и щеголеватую «бабочку».
— Простите меня, ваше сиятельство. — И Дима склонил голову в учтивом полупоклоне. Выпрямившись, добавил, весело скалясь: — Я без доклада. Нарушил светский этикет, каюсь.