Возвращение рыцаря
Шрифт:
— Моей заботе о вашем благополучии, — в тон ему ответил Шовелен.
— Но разве это ваше желание не удовлетворено уже выше всякой меры? Однако позвольте предложить вам стул. Я только что хотел приняться за обильный ужин, присланный мне вашими друзьями. Не угодно ли вам разделить его со мной? Может быть, это напомнит вам наш ужин в Кале, когда вы, месье Шамбертен, временно принадлежали к духовному ордену. — Блейкни рассмеялся, указывая на большой кусок черного хлеба и на кружку с водой, и любезно прибавил: — Чем богаты, тем и рады.
До крови закусив нижнюю губу, Шовелен
— Сэр Перси, — спокойно начал Шовелен, — вам, несомненно, доставляет огромное удовольствие направлять в меня стрелы вашего сарказма. Не буду лишать вас этого удовольствия: в вашем теперешнем положении эти стрелы не могут причинить никакого вреда.
— К тому же у меня в распоряжении так мало бывает случаев, когда я могу направить их в вашу особу, — сказал Блейкни, придвигая к столу другой стул и садясь лицом к лампе.
— Совершенно верно, — сухо сказал Шовелен. — Ввиду этого факта, сэр Перси, к чему вам даром терять время и случай спастись? Полагаю, сегодня вы уже не так полны надежд, как неделю назад. В этой камере вам чересчур неудобно, так отчего же не положить раз и навсегда конец этим неприятным условиям? Даю слово, что вам не придется в этом раскаяться.
Блейкни откинулся на спинку стула и громко зевнул.
— Прошу простить меня, — произнес он. — Я никогда не чувствовал такой усталости — ведь я больше двух недель не сомкнул глаз.
— Совершенно верно, сэр Перси. Одна ночь спокойного сна оказала бы вам огромную пользу.
— Одна ночь? — воскликнул Блейкни, сопровождая свои слова чем-то, похожим на его прежний смех. — Ну, мне нужно по крайней мере неделю!
— Боюсь, что последнее мы не в силах устроить, но одна спокойная ночь очень освежила бы вас.
— Вы правы, но эти дьяволы в соседней комнате всегда страшно шумят!
— Я прикажу, чтобы в дежурной комнате всю ночь соблюдали полную тишину, — мягко продолжал Шовелен, — и чтобы вас несколько часов совершенно не беспокоили. Также будет отдан приказ, чтобы вам сейчас же подали хороший, питательный ужин и чтобы вам было доставлено все, что вам нужно.
— Это звучит чертовски заманчиво. Отчего вы не сказали этого раньше?
— Но вы сами упорствовали, сэр Перси, действуя совершенно вразрез с тем, чего требовали ваши собственные интересы.
— И потому вы пришли, как добрый самаритянин, — весело проговорил Блейкни, — чтобы из участи к моим горестям указать путь к покою, тишине, хорошему ужину и мягкой постели?
— Вы прекрасно выразились, сэр Перси, равнодушно промолвил Шовелен, — именно в этом цель моей миссии.
— И когда же это будет исполнено, месье Шамбертен?
— В самом непродолжительном времени, сэр Перси, если вы сдадитесь на убеждения моего друга Эрона, которого крайне беспокоит судьба маленького Капета. Согласны ли вы, что исчезновение ребенка может причинить ему большую тревогу?
— А вам, месье Шамбертен? — спросил
— Откровенно говоря, судьба маленького Капета очень мало интересует меня в настоящее время, — ответил Шовелен. — Я считаю, что он не может быть очень опасен для Франции. После школы старика Симона этот жалкий мальчишка не годится ни в короли, ни в руководители партии. Мое горячее желание — уничтожение вашей проклятой Лиги, и если не смерть, то неизгладимый позор для ее вождя.
Шовелен невольно проговорил это громче, чем хотел, но в нем с неудержимой силой вспыхнула накопившаяся за полтора года ненависть, а в памяти воскресли его неудачи в Кале и Булони, и он совершенно потерял самообладание, тем более что на него по-прежнему с насмешкой смотрели ненавистные голубые глаза, хотя обладатель их, по-видимому, был близок к смерти. Пока Шовелен говорил, Блейкни неподвижно сидел в прежней позе. Теперь он взял неприглядный кусок черствого хлеба, лежавший на деревянной тарелке, не спеша разломал его на небольшие кусочки и придвинул тарелку к своему собеседнику.
— Мне очень жаль, что я не могу предложить вам ничего вкуснее, — любезно сказал он, — но это все, что ваши добрые друзья разрешили мне на этот день, — и, собрав тонкими пальцами несколько мелких кусочков, он с видимым удовольствием принялся жевать их, потом выпил немного воды. — Даже тот уксус, которым негодяй Брогар угощал нас в Кале, был вкуснее этого, — со смехом сказал он, указывая на кружку с водой, — не правда ли, дорогой месье Шамбертен?
Шовелен ничего не ответил, с тайным удовольствием замечая, как все больше бледнело лицо Блейкни, которому все эти разговоры и старание сохранить беззаботный вид оказались не под силу. Глядя на это лицо, принявшее какой-то серый оттенок, Шовелен почувствовал что-то, похожее на угрызения совести. Но это длилось недолго: его сердце так притупилось от постоянного вида жестоких убийств и массовых кровопролитий, совершавшихся во имя свободы и братства, что уже не в состоянии было чувствовать жалость; всякое благородное чувство было забыто революционерами в водовороте событий, составляющих позорные страницы в истории человеческой культуры, и пытка, которой подвергали ближнего, чтобы принудить его сделаться предателем, достойным Иуды, была только довершением низостей, не вызывающих уже более ни малейшего раскаяния в этих очерствевших сердцах. Последние угрызения совести исчезли у Шовелена, когда он минуту спустя снова увидел добродушную улыбку на мертвенно-бледном лице своего еще не покоренного врага.
— Это было мимолетное головокружение, — презрительно сказал Блейкни. — Так вы говорите?..
Шовелен быстро вскочил со стула. Было что-то страшное, что-то сверхъестественное в том, как этот умирающий человек словно издевался над витавшей над ним смертью.
— Ради Бога, сэр Перси, — сурово крикнул Шовелен, ударив кулаком по столу, — поймите же, что такое положение просто невыносимо. Надо сегодня же покончить с этим!
— Мне казалось, сэр, что вы и вам подобные не верите в Бога? — возразил Блейкни.