Возвращение - смерть
Шрифт:
– Можно на ты, - разрешила Таня.
– Никогда. Без брудершафта - никогда, - церемонно ответил Нема.
Танечкины губы были узкими, прохладными, неуверенными, но для Наума такими опытными и умелыми, что стало даже обидно. Ведь он-то...
Мелькнула даже шальная мысль: "Может жениться". Мелькнула и пропала борец должен быть одиноким, чтобы не подвергнуть опасности свою семью. Правила этой новой игры были уже изучены досконально. Стало быть, Анин план провалился? Или провалился только наполовину.
– Ты проводишь меня, - спросила Таня, трогая его за руку.
– Если недалеко. И не тремя видами транспорта. А то
– Какие мы нежные, - фыркнула она, на всякий случай оставляя добрыми и глаза, и улыбку.
– Ань ,ну мы пошли. Все было прекрасно.
Еще раз с днем рождения.
Наум подал Танечке пальто и шаркнул ножкой в адрес хозяйки дома. Уже тогда было что-то нелепое, трагическое в этом их новообразовавшемся треугольнике. То ли фальшивая больная улыбка Ани, то и смутная тревога Наума, то ли слишком доверчивая Танина ладошка, которая трогательно лежала в его тяжелой, разбитой уличными боями, руке.
– Не заблудитесь на лестнице, у нас жильцы занимаются спортом, ядовито напутствовала Анна, почувствовав, что дружеский жест оказался значительно шире, чем могла вместить её обиженная женская душа.
– Ничего, прошептала она, закрывая дверь.
– Ничего, пусть походит. Лишь бы глупостями не занимался. Ничего...
Наум внимательно посмотрел на Максима. Если бы он спросил: "Зачем едем?", то Наум может быть и рассказал бы, что хотел, всегда хотел вернуться в свой самый счастливый вечер, который никогда в жизни больше не повторился. Всегда было ещё что-то - работа, борьба, дело, ненависть, долги. И память, которая как-то слишком услужливо рисовала эту картинку. И ничего не выдерживало сравнения с этой медленной ходьбой вокруг солидной Танечкиной пятиэтажки, построенной ещё при Сталине для усиления партийного воздействия предметнопространственной среды на одного отдельно взятого гражданина.
У Наума тогда было слишком много времени. Во-первых, целая жизнь впереди. С возможностями исправления и переделывания. Во-вторых, он хорошо и легко учился. Хвостизмом не болел, но прогуливал с пользой - в библиотеке или с "Молодыми голосами", в третьих, неусыпный контроль Анечки, которая в романе была третьим лишним,
добавлял суткам пару-тройку краденных часов - ночами Наум простаивал на лестничной площадке и объяснял Танечке, почему так жить нельзя и что для этого нужно сделать. Она соглашалась, не спорила, занимая паузы в рассуждении обстоятельными неторопливыми поцелуями. Иногда - были только поцелуи. Мещанская рутина затягивала, ещё немного, и непростое украшенье упало бы на палец. Прощай, молодость и её ошибки.
Наум умел вовремя прекратить. Оборвать и начать все сначала. Лекции, библиотека, споры и короткие извинительные речи для любимой девушки. Танечка покорно ждала, будто зная, что он никуда не денется. Родители, напряженно переговариваясь, готовились к худшему - к армии, к войне с Америкой, к выговору по партийной линии и к скоропалительной свадьбе по необходимости. Вести душеспасительные беседы с Наумом стало невозможно. Он стал похожим на ежика. Без головы и без ножек. Оставалось сетовать на всю молодежь целиком и полностью. И если бы не Аня, которая буквально за руку приводила домой юного "негодяя", то он просто бы пулей вылетел из института за неуспеваемость
и подпольные антигосударственные увлечения. Но однажды Анино терпение лопнуло. Она не собиралась положить свою молодую педантично продуманную жизнь на спасение чужого ухажера со скомпрометированной
– Его посадят в тюрьму. Это если по-хорошему. А по - плохому - в психушку. Дети от сумасшедшего. Ты об этом подумала ?
– она вычитывала Таню все на той же лестничной площадке, где сладко пахло весенней побелкой и мартовской кошачьей свадьбой. Таня ковыряла пальцем стену и закусывала губы. Ей было обидно и непонятно, чего вообще хочет эта Анька.
– А ты здесь причем?
– она нервно пожала плечами и твердо решила немедленно раздружиться.
– Я - не причем. А ты будешь отчитываться на комсомольской собрании о своей аморальной и антиобщественной деятельности. Потому что когда его посадят, то первой показания будешь давать ты.
– А что он такого сделал? Что? Болтает много? А ты сама мне анекдот про Брежнева не рассказывала?
– Замолчи, - Аня хлопнула кулаком по перилам, - замолчи. Ты ничего не понимаешь. Вместо того, чтобы помочь увести его из этой компании, ты... А профессора-то взяли.
Вчера повесткой пригласили. Знаешь? А о родителях ты подумала?
– Это мой выбор, - прошептала Таня испуганно.
– Неправда, - жестко отрезала Аня.
– Ты выбираешь для всех. И для них-тоже. Или зять в тюрьме - подходящая семья для директора советской школы? Или ты в Сибирь за ним собралась. Так там удобства для выродков не предусмотрены. Смотри-решай. Я сказала, потому что мне тебя жалко. И его тоже было жалко, но только поздно уже. Вот так. Профессора вызывали сегодня. Значит, не сегодня - завтра. Сама понимаешь.
– Он тебе, кстати, никаких бумаг не оставлял?
– Анна смотрела настороженно и требовательно. Танино сердце сжалось. Что скажут люди. Родители уехали, а дома будет обыск. И если что найдут... Что люди-то скажут. И что с Таней теперь вообще будет.
– Не оставлял, - прошептала она.
– Так и гони ты его в три шеи, пока не поздно. Уяснила? Обещаешь? Анна покровительственно улыбнулась и чмокнула Таню в щеку.
– Как прогонишь, позвони. Я тебя поддержу. Поплачем вместе, идет?
– Пьяный по дороге, - буркнула Таня и ушла домой думать. Впрочем, думать было не о чем. Предельно прозрачный факт-человек не нашего круга, это если словами родителей, вражеский агент(с ударением на первом слоге),это если по соседским понятиям, сумасшедший, заключенный... в будущем. И кому это надо? А если поверить? И он прав, а рота шагает не в ногу. От такой крамольной мысли захотелось подержаться за комсомольский значок. Еще немного и он сделает Таню перебежчицей. И если захочет в Израиль? Куда они
все? Так что же, Родину из-за него бросать. Тем более и родителям Наума она никогда не нравилась.
Таня вытерла слезы, выпила тридцать капель валерианки, для верности глотнула полстакана армянского коньяка и решительно сняла трубку. В десять этот гад должен быть дома. Если, конечно, его ещё не посадили.
– Танюшка, лечу, - радостно выкрикнул он.
– Я уже у тебя. Жди.
– Не надо, - замогильным голосом сказала она, представляя себя стоящей на комсомольском собрании.
– Не надо. Больше никогда ко мне не приходи. Ты - предатель Родины. Мне с тобой не по пути. Не-на-ви-жу, - она всхлипнула, нажала на рычаг и оставила трубку рядом с телефоном. Смелости на повторный разговор уже не было. И сил не было. И желания. Потому что он лучше всех на свете. И Сибирь, и Израиль-это всего лишь расстояние. И ещё он говорил: "Никто никуда не едет". И еще...