Возвращение танцмейстера
Шрифт:
– А что случилось с Авраамом Андерссоном? – спросила она.
– Его застрелили. Такое впечатление, что даже не застрелили, а расстреляли. Он тоже принадлежал к вашей группе, которая группой не является?
– Нет. Герберт иногда беседовал с ним, но они никогда не говорили о политике. Герберт был очень осторожен. У него было мало настоящих друзей.
– А кто мог убить Авраама Андерссона?
– Я не была с ним знакома.
– Кто был Молину ближе всех?
– Думаю, я. И дети. По крайней мере дочь. С сыном отношения порваны.
– Кто
– Не знаю.
– А еще кто-то был? Вы никогда не слышали о некоем Веттерстеде из Кальмара?
Она ответила не сразу. Джузеппе и Стефан быстро переглянулись. Она была совершенно очевидно удивлена, откуда им известно это имя.
– Он упоминал иногда это имя. Герберт родился и вырос в Кальмаре. Веттерстед – родственник бывшего министра юстиции, того самого, которого тоже убили несколько лет назад. Мне кажется, он художник-портретист. Но я не уверена.
Джузеппе записал в блокнот ее показания.
– И ничего больше?
– Нет. Герберт был не из тех, кто любит поговорить. Люди ведь разные, не так ли?
Джузеппе поглядел на Стефана.
– У меня еще один вопрос. Когда вы бывали у Молина, чем вы развлекались?
– Не поняла вопроса.
– Вопрос заключается в следующем – вы с ним танцевали?
В третий раз за время разговора на ее лице ясно читалось удивление.
– Да, – сказала она. – Танцевали.
– Танго?
– Не только танго. Но часто именно танго. Старые танцы тоже почти исчезли. Те, которые нужно уметь танцевать, где требуется элегантность и мастерство. Как танцуют сейчас? Как обезьяны!
– Вам наверняка известно, что у Герберта Молина была специальная кукла для танцев?
– Он был страстный танцор. Танцевал замечательно и старался не терять формы, а для этого надо практиковаться. Для чего и нужна была кукла. В молодости, мне кажется, он мечтал быть танцором. Но когда позвала труба, он пошел выполнять свой долг.
Стефан подумал, что даже язык у нее высокопарен и старомоден. Словно она заклинала время вернуться вспять – в тридцатые – сороковые годы.
– Могу предположить, что не многие знали об этой его страсти.
– У него почти не было друзей. Сколько раз надо это повторить?
Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.
– А когда он увлекся танцами?
– Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом – он же был тогда очень молод.
– Почему вы так думаете?
– Он как-то рассказывал.
– И что он рассказал?
– Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.
– Он часто говорил о войне?
– Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин – и танцевал.
Джузеппе
– Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?
– Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит – в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.
– Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.
– Меня в чем-нибудь подозревают?
– Нет.
– Тогда я хочу узнать, откуда вам стало известно про мундир.
– В другой раз, – сказал Джузеппе и поднялся.
Она проводила их до прихожей.
– Должен сказать, что ваши взгляды на грани… на грани экстремизма, – сказал Джузеппе, выйдя на крыльцо.
– Швецию уже не спасти, – ответила она. – В молодости я еще встречала полицейских с твердыми политическими убеждениями. Они разделяли наши идеалы. Теперь таких нет.
Она закрыла дверь. Джузеппе хотелось быстрей уйти.
– Жуткая тетка, – сказал он у калитки. – Мне все время хотелось залепить ей оплеуху.
– Боюсь, таких гораздо больше, чем мы думаем, – сказал Стефан.
Они шли в гостиницу молча.
Джузеппе вдруг остановился:
– Что она сказала? О Герберте Молине?
– Что он всегда был нацистом.
– А еще?
Стефан недоуменно покачал головой.
– Она сказала буквально следующее, – продолжил Джузеппе, – Герберт Молин до самой смерти придерживался этих диких взглядов. Я дневник его только проглядел, но ты его прочитал. Можно задать себе такой вопрос – чем именно он занимался в Германии? Или такой: не было ли тогда людей, которые искренне желали его смерти?
– Сомнительно, – сказал Стефан. – Война кончилась пятьдесят четыре года тому назад. Это очень долгий срок для мести.
Джузеппе не разделял такой уверенности.
– Может быть, – сказал он только. – Все может быть.
И они продолжили путь. У здания суда настала очередь Стефана остановиться.
– А что, если попробовать все перевернуть? Мы думаем, что все началось с Молина, потому что его убили первым. Поэтому мы отталкиваемся от Молина. А что, если все наоборот? И нам надо вместо этого сосредоточиться на Аврааме Андерссоне?
– Не «нам», – сказал Джузеппе. – Мне. Я не отметаю эту версию. Но это маловероятно. У Авраама Андерссона были совершенно другие причины для переезда в Херьедален. И он ни от кого не прятался. Из того, что мы успели о нем узнать, вытекает, что он был очень общительным человеком, дружил с соседями, если их там можно так называть. Совершенно иной тип личности.
Они дошли до гостиницы. Стефана обозлило замечание Джузеппе, подчеркнувшего, что это он, а не кто другой, он и местная полиция ведет следствие. Его снова отодвинули в сторону. Умом он понимал, что раздражаться тут нечему, но ничего не мог с собой поделать.