Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
От греха подальше мы отправили дочь в деревню к пожилым фермерам. Это были дедушка и бабушка одной из подружек Ники по детскому саду. Мать этой девочки по моей просьбе поговорила с родителями, и они согласились приютить наше чадо. По случаю жаркого лета у Пэпе и Мэме (так звали стариков) собрались внучки. В компании с ровесницами Ника не скучала, привязалась к старикам, мы были за нее спокойны.
Она возвратилась домой в начале осени и озадачила нас новым фокусом. Перестала говорить по-русски. В три года французский язык вошел в ее обиход без всяких усилий,
— Ника, почему ты не говоришь с нами по-русски?
Растерялась, плечики подняла и по-французски:
— Не знаю, у меня все русские слова куда-то разбежались.
Но день отъезда уже приближался. Эмиграция угомонилась. Надоело ругаться, спорить. Решившие ехать паковали чемоданы. Остальные махнули на нас рукой. Из близких знакомых, кроме Понаровских, ехали Панкрат с женой, Туреневы.
Андрея Туренева я знала плохо, а жена его Ольга всю молодость провела с нами в спортгруппе. У них было двое детей, была бабушка, они уезжали в Россию всем семейством.
Но многие сомневались. Шершневы, например. Вася хотел ехать, Ирина наотрез отказалась. Она не могла простить большевикам расстрелянной матери, а Васин патриотизм выводил ее из себя. Он сдался, подчинился жене. На радостях она примчалась к нам:
— Не едем! Не едем!
Мы огорчились. Сережа так надеялся на старого друга. А Ирина не могла остановиться:
— Во сне вижу — он увозит меня в какой-то телеге, по разбитым дорогам. Жуть! Проснулась, господи, счастье-то какое! Я дома, в родной квартире, меня кусают родные парижские клопы, за окном родная улица Коммерс… Пока не поздно, и вы одумайтесь! Куда? Зачем? Не доверяйте этим краснобаям из консульства!
В тот день у нас в гостях были Туреневы. В детской комнате возились, затеяв грандиозную игру, дети, а мы притащили из кухни стол, накрыли, чем бог послал, и говорили, говорили.
О чем? Ясно о чем, — о России. Никаких иных разговоров в ту пору меж нами не велось. Что греха таить — всем было страшно. Мы не то чтобы успокаивали себя, мы все пытались уяснить: а куда мы, собственно говоря, едем? Что за страна? Какая она нынче, Россия?
Усевшись за стол, Ирина Шершнева сразу подхватила нить разговора и фыркнула:
— Совдепия. Вот такая она и есть.
К ней обратились изумленные лица.
— Страна, победившая в такой войне?
Ирина стушевалась, пробормотала под нос, к рюмке своей обращаясь: «Вот увидите, увидите, вспомните тогда».
— Нет, так примитивно рассуждать нельзя, — следил за колечком папиросного дыма Андрей Туренев, — но давайте раз и навсегда уясним, что ожидаемой нами… скажем так: чеховской России — не существует.
— Отчего же? — засомневалась я.
— Оттого, дорогая моя Наталья Александровна, что чеховские герои в большинстве своем лежат на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Перед нами неведомая страна, нам надлежит осваивать ее заново.
— Нет, что меня больше всего умиляет, — отставила свою рюмку Ирина, — так это наша способность
— Мешает? — миролюбиво усмехнулся Сережа.
— На нервы действует. Видеть не могу! Паук с усами! — бросила косой взгляд на Сталина и вдруг взорвалась, — да сними ты его! Хоть на сегодняшний вечер.
Сережа засмеялся, подошел и снял портрет. Андрей Туренев галантно поклонился Ирине.
— Это эмоции, — сказал он, — а если смотреть фактам в лицо, то у вас, я имею в виду остающихся, выбита из-под ног главная опора. Где она, питавшая вас все прошедшие годы философия о погибшей России? Чем станет жить теперь эмиграция? На чем будет основываться ее вера? Что сможет она противопоставить поступкам столь несимпатичного вам человека? — он показал на поставленный в углу лицом к стене портрет.
— Андрей Павлович, — откинулась на стуле Ирина, — вы что же, стали большевиком?
— Ни в коем случае. В отличие от Сережи, я социализм не принимаю.
— А он принимает?
— Насколько я понял из предшествующего разговора — да. Но это его убеждения, и давайте оставим его в покое с его убеждениями. Вы меня спросили — я отвечаю: я глубоко верующий, религиозный человек.
— А едете к нехристям. Зачем?
— Работать, — просто сказал он. — В этой голове, — он постучал по лбу, — кое-что есть. Надеюсь, мои знания моей стране пригодятся. Иначе для чего бы нас, спрашивается, стали звать?
Один из немногих, Андрей Туренев имел высшее образование.
— Понятно, — протянула Ирина, — а чем будет заниматься в России Сережа? Что он там делать будет?
Сережа и Андрей обменялись снисходительными взглядами. Я подметила эту снисходительность во взглядах по отношению к остающимся уже давно. Это сквозило и у Сережи, и у Андрея. Еле заметно, не нарочито и даже непроизвольно. Сережа погладил Иринину руку и ответил в тон Андрею:
— Работать. Просто работать.
— А может, и учиться куда пойдет, — вставила Ольга Туренева. Она у нас всегда была оптимисткой.
Сережа смешно сморщился:
— Ну, это вряд ли. В нашем возрасте учиться не начинают. Вон пусть наша козявка учится, — он махнул головой на доносившийся из соседней комнаты взрывной смех дочери.
Этот спор мог продолжаться до бесконечности, но пришли Понаровские, пришел Вася Шершнев, расстроенный, виноватый. Ника повисла на шее крестного, и он с радостью занялся ею, лишь бы не отвечать на вопросы, лишь бы не оправдываться и не вынуждать Ирину говорить ненужные и злые слова.
С Ниной и Ольгой мы отправились на кухню подбавить еще чего-нибудь съестного на стол. Стало шумно, суматошно, заговорили о делах практических: что брать, чего не брать с собой в Россию. Ирина забилась в угол, смотрела на нас с грустью и сожалением. Потом стали просить Нину спеть, и она пела изумительным контральто, доставшимся в наследство от матери: