Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
Удостоверение с производства, липовое, конечно, достал Фима. Он же отправился со мной в префектуру.
И вот стою, опершись на деревянный барьер, а чиновник, с расчесанной на прямой пробор головой крутит мои бумаги.
— Ничего не понимаю! Податель один, а документы на две фамилии. С этими вашими русскими историями никогда не добьешься толку.
А Фима с улыбочкой:
— И не пытайтесь, дорогой друг. У вас только голова заболит. Русская история и впрямь до того запутана… Выдайте лучше этой
И под метрику мою сто франков ему — шасть! А это большие деньги.
Чиновник почесал кончик носа, погладил височки, сморщился, иронически посмотрел на лучезарного Фиму и… выписал carte d’identite с правом на работу. Я за все это время не проронила ни звука. Стояла и смотрела, как дурочка.
Вышли мы из префектуры. Я бросилась Фиме на шею и разревелась. Прямо на улице.
— Ну, ну, ну, Наталья, глупости какие! — смутился он и повел меня в ближайшее кафе кушать мороженое.
Себе заказал рюмку коньяку и кофе. Я ела мороженое и расправлялась с остатками слез. А Фима сидел напротив, смаковал коньяк, но глаза у него были грустные. Такого большого, благополучного, стало его вдруг нестерпимо жалко. Сказать ему я ничего не могла, помочь было нечем. Мы говорили о пустяках, а я вспоминала давнее. Мы тогда на Вилла Сомейе жили.
Однажды Фима пригласил маму, Сашу и тетю Лялю в ресторан. Они нарядились и ушли, а через час вернулись, хотя их ждали заполночь. Фима слегка смущенный, мама и тетка хохочущие, а Саша злющий, как черт.
Разгневанный Саша не стал ничего объяснять, удалился наверх, в спальню, и даже дверью хлопнул напоследок, а мама и тетя Ляля уселись в столовой и, хохоча и перебивая друг друга, стали рассказывать бабушке, ну, и нам, поскольку мы тут же вертелись, историю. Фима сидел в углу, прятал усмешку и разыгрывал сконфуженного мальчика.
Пришли они в ресторан, заказали хороший ужин, принялись за еду, как вдруг на Фиму напала блажь.
— Сейчас, — торопливо жевал он бифштекс, — сейчас встану и провозглашу тост за Россию.
— Брось, Фима, не устраивай сцен, — стал уговаривать Саша, — могут быть неприятности, может получиться скандал.
— Какие неприятности, какой скандал! — отмахнулся Фима и поднялся во весь рост с бокалом в руке.
Речь его, как уверяли мама и тетя Ляля, была неотразима. Французы вскочили с мест, кинулись жать Фиме руку, а Саша сидел красный, разгневанный и скрежетал:
— Это невыносимо! Это неприлично! Уйдемте! Уйдемте!
Он решительно бросился к выходу, остальным ничего не оставалось — пошли следом. Их провожали аплодисментами развеселившиеся французы.
— Они издевались над нами! — шипел всю обратную дорогу Саша. — Как ты не понимаешь — твоя выходка унизительна, низменна!
Фима оправдывался, говоря, что никакого унижения в данном случае не было. Французы остроумный и веселый народ, они с удовольствием выпили за Россию. Но Саша был непреклонен.
Дома
— Что ты, Фимочка, такой грустный? — спрашивал кто-нибудь.
— Так… Сплин. По Крещатику бы теперь, по снежку пройтись.
Когда на Вилла Сомейе приходили гости, бабушка, не имея возможности разместить всех в столовой, разрешала нам взять еду и отнести наверх с условием не шалить. В то время мы предпочитали отдельные ужины общим, а теперь я жалею. За столом можно было услышать массу интересных вещей.
Но, бывало, народу собиралось немного, нас оставляли, и мы слушали взрослые разговоры. Один вечер запомнился. Бабушка тогда сделала маме замечание:
— Да что ты, Надежда, в самом деле! Тянешь и тянешь рюмку за рюмкой. Это, считай, пятая уже.
Помню, она страшно сконфузилась.
— Ну, фу, мама, что такого! Да и какое это вино? Водичка.
Чтобы не обострять отношений, Фима заговорил о другом.
— Вот я расскажу… Иду по авеню де Версай сегодня, и обгоняют меня двое русских.
— С чего ты взял, что это были русские? — спросил дядя Костя, чтобы распалить хорошенько Фиму. А еще он любил стравливать его с Сашей.
Фима снисходительно отозвался:
— Если два человека орут на всю улицу «Россию надо спасать! Россию надо спасать!» — то это наверняка русские. Даже если они при этом говорят по-французски. Или я не прав?
Спорить с Фимой никто не стал. Фима умолк, увлекшись обсасыванием куриной косточки.
— Ну, и что? — не выдержал Саша.
Словно специально дождавшись реплики, Фима положил косточку на тарелку и вытер салфеткой руки.
— Так вот я и говорю, русские испокон веков только и делают, что спасают свое постоянно погибающее отечество. Смотрите: Петр Великий. Спасал? Спасал. Господа с Сенатской площади? Народовольцы? Анархисты? Монархисты? Кадеты, эсэры…
— Ну, и что? — тоном выше задал повторно свой вопрос Саша.
— Подожди, Саша, не мешай, — остановил его дядя Костя.
— Почему, я спрашиваю, — наклонился к Саше Фима, — никому из них не удалось довести дела до конца и все-таки спасти, наконец, Россию?
— Потому что болваны, — буркнул Саша.
— Любопытная мысль, — склонил голову Фима. — Но я бы при этом прибавил: несколько упрощенная. Вот мне сдается, все происходит оттого, что благородные спасатели, при всем благородстве их начинаний, рвут в клочья любого, кто имеет противоположную точку зрения на способ спасения любезного отечества. Петр тянет жилы из стрельцов и рубит им головы. Каховский стреляет в Милорадовича. Николай I вешает Каховского. Народовольцы, анархисты, террористы подкладывают бомбы. Их тоже вешают. Я уже не говорю о малопочтенных большевиках, в результате деяний коих вы сидите не на Тверском бульваре в Москве, а на Вилла Сомейе в Париже.