Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
В зале сидели выпускницы разных лет — всех типов, возрастов, по-разному одетые. Может, вот эта странная женщина с покатыми плечами, в желтом балахоне и сандалиях, с волосами, заплетенными в две косы и свернутыми в «бублики» над ушами? Или приземистая кудрявая дама в твиде, жилете мужского покроя и с лицом, напоминающим багажник кэба? Или затянутая в корсет крашеная блондинка лет шестидесяти, в шляпке, куда более подходящей восемнадцатилетней дебютантке в Аскоте? [63] Или одна из бесчисленных женщин, на чьих нарочито оптимистичных лицах как будто стоит печать «школьная учительница»? Или некрасивая особа неопределенного возраста за соседним столом, похожая на председательницу какого-нибудь комитета? Или вон то невероятное создание, одетое во что-то неуместно розовое (она выглядит так, будто ее засунули на зиму в ящик, а потом вынули, отряхнули и вновь пустили в обращение)? Или интересная, хорошо сохранившаяся деловая женщина лет пятидесяти с безупречным маникюром, которая вступает в разговор со всеми подряд и сообщает, что она только что открыла новый парикмахерский салон «в двух шагах от Бонд-стрит?» [64] Или худая, изможденная, трагическая фигура в черном марокене, [65] похожая на тетушку Гамлета, а на самом деле — тетушка Беатрис, которая ведет колонку
63
Аскот — ипподром близ Виндзора, где в июне традиционно (с 1711 г.) проводятся четырехдневные скачки. Это важное светское событие, где собирается весь цвет английской аристократии. Все приходят нарядно одетые, женщины обычно надевают умопомрачительные шляпы.
64
Бонд-стрит — улица, где находятся дорогие магазины.
65
Марокен — сорт плотной ткани из искусственного шелка.
66
Общинное движение (Settlement movement) — движение, зародившееся в Англии в конце XIX века и испытавшее новый расцвет в 1920-е годы. Члены этого движения, обычно образованные обеспеченные люди, селились в бедных районах, чтобы совершенствовать социальную среду — распространять культуру, грамотность, гигиену и пр.
За дальним столом в углу трапезной, словно в ссылке, сидели с полдюжины нынешних студенток, оставшихся в Оксфорде в ожидании устного экзамена — viva voce. Они болтали между собой, демонстративно игнорируя вторжение в их колледж всех этих старых кляч, какими они и сами станут через десять, двадцать, тридцать лет. У них был типичный для конца триместра помятый вид. Бедняжки, подумала Гарриет. Среди них была странная, застенчивая на вид рыжеволосая девушка с тусклыми глазами и суетливыми пальцами, а рядом с ней сидела красавица брюнетка — из-за ее лица могли бы вспыхнуть войны, если бы в нем была хоть искра жизни. И еще нескладная, нелепая молодая особа с очень неумелым макияжем — у нее был жалкий вид, как будто она вечно пыталась завоевывать сердца, но неизменно терпела поражение. Самой интересной из них была девушка, лицо которой напоминало живое пламя, а одежда выглядела нарочито нелепой, — однажды весь мир окажется у ее ног, что бы из этого ни вышло. Остальные были хоть и разными, но непримечательными. Впрочем, как раз непримечательные люди, подумала Гарриет, самые непредсказуемые. О них вообще не думаешь до поры до времени, а потом — раз! — что-то совершенно неожиданно взрывается, как подводная мина, а ты стоишь оглушенный среди плавающих осколков.
Трапезная продолжала бурлить, скауты бесстрастно смотрели из-за стоек. «А что они о нас думают, один бог знает», — подумала Гарриет.
— Изобретаешь особенно изощренное убийство? — раздался голос Фиби у нее над ухом. — Или составляешь несокрушимое алиби? Я уже третий раз прошу тебя передать соус.
— Прости, — сказала Гарриет, передавая соусник. — Я думаю о непроницаемости человеческих лиц.
Она заколебалась и уже готова была рассказать Фиби о неприятном рисунке, но та задала какой-то вопрос, и момент был упущен. И все-таки случай с рисунком вывел ее из равновесия. Позже, проходя через трапезную, она остановилась у портрета Мэри, графини Шрусберской, в чью честь был назван колледж. Портрет был отлично выполненной копией того, что висит в колледже Сент-Джон в Кембридже. Необычное лицо с выразительными чертами, капризным ртом и уклончивым, скрытным выражением глаз всегда волновало ее — даже в студенческие годы, в том возрасте, когда портреты давно умерших знаменитостей, развешанные по стенам, вызывают лишь иронию, а не почтительные раздумья. Она не знала, никогда не пыталась выяснить, почему колледж Шрусбери выбрал себе столь зловещую патронессу. Дочь знаменитой Бесс из Хардвика [67] была великой интеллектуалкой и мятежницей. Неуправляемая в отношениях с мужчинами, не устрашенная Тауэром, хранившая презрительное молчание перед лицом Тайного совета; упрямый бунтарь, надежный друг и безжалостный враг. Леди, чья любовь к крепкому словцу поражала даже в тот грубый век. Она казалась абсолютным воплощением всех тех ужасающих качеств, которые, согласно распространенному мнению, развивает в женщине ученость. Ее мужу, «великому и славному графу Шрус берскому», домашний мир достался дорогой ценой, поскольку, как заметил Фрэнсис Бэкон, «миледи, графиня Шрусберская, величием превосходила супруга». Можно ли придумать замечание более уничижительное? Перспективы матримониальной кампании мисс Шустер-Слэтт казались довольно печальными: судя по всему, великая женщина должна либо умереть незамужней, либо найти себе мужа, превосходящего ее величием. А это существенно ограничивает выбор великим женщинам, поскольку, хотя мир, безусловно, порождает великих мужчин, обыкновенных и посредственных встречается все же гораздо больше. С другой стороны, великий мужчина может жениться на ком захочет, не ограничивая свой выбор великими женщинами, — напротив, считается желательным и подобающим, чтобы он выбрал женщину без малейшей претензии на незаурядность.
67
Бесс из Хардвика — прозвище Элизабет Тальбот, графини Шрусберской (1521–1608), которая четыре раза выходила замуж, поднимаясь все выше по социальной лестнице и обретая все большее богатство и влияние. Последним ее мужем был Джордж Тальбот, шестой граф Шрусберский. Она выдала двух своих дочерей от предыдущих браков за его сыновей — таким образом ее дочь Мэри также стала графиней Шрусберской. Мэри унаследовала сильный характер матери, перешла в католичество, дважды была заточена в Тауэр — за участие в католическом заговоре и за то, что отказалась давать показания против своей племянницы. Принимала участие в расследовании загадочного убийства Томаса Овербери (см. сноску на стр. 249).
«Хотя, конечно, — напомнила себе Гарриет, — женщина может достичь величия или, по крайней мере, почета, просто будучи прекрасной женой и матерью, как мать Гракхов, [68] в то время как мужчин, прославившихся лишь тем, что они прекрасные мужья и отцы, можно пересчитать по пальцам одной руки. Карл I был злосчастным королем, но примерным семьянином. Однако вряд ли его можно назвать лучшим в мире отцом, и дети не оправдали его ожиданий. Да, быть хорошим отцом либо страшно трудная, либо весьма неблагодарная профессия. За спиной любого великого
68
Мать Гракхов — благородная римлянка Корнелия, жена Семпрония Гракха, родившая ему двенадцать детей и воспитавшая их одна после его смерти, отказавшись выйти замуж за царя Птолемея Египетского. Однажды, когда ее спросили, где ее украшения, она отвечала, указывая на сыновей: «Вот мое украшение». Помимо всего этого она была весьма образованной женщиной.
69
Элизабет Баррет (1806–1861) — одна из наиболее выдающихся поэтесс Викторианской эпохи. Она вышла замуж за еще более известного поэта Роберта Браунинга.
70
Отцом королевы Елизаветы был король Генрих VIII (1491–1547), который порвал с католической церковью, поскольку папа римский не давал ему разрешения на развод. Генрих VIII был женат шесть раз. Елизавета — дочь его второй жены, Анны Болейн, которая впала в немилость оттого, что никак не могла родить мальчика, в то время как король хотел получить наследника. В 1536 году она была казнена по довольно сомнительным обвинениям, освободив тем самым место для следующей жены.
71
Герцог Кентский, отец королевы Виктории, умер меньше чем через год после ее рождения, в 1820 году.
Кто-то прошел по трапезной позади нее, это оказалась мисс Гильярд. Из чистого озорства Гарриет решила вызвать на спор эту несговорчивую даму и изложила ей свою идею исторического исследования.
— Вы забываете о физических достижениях, — сказала мисс Гильярд. — Многие певицы, танцовщицы, пловчихи и чемпионки по теннису всем обязаны своим преданным отцам.
— Но их отцы не знамениты.
— Не знамениты. Мужчины, которые держатся в тени, непопулярны у обоих полов. Я думаю, даже ваши литературные способности не заставят людей оценить их добродетели. Особенно если вы будете выбирать для исследования женщин, выдающихся именно своим интеллектом. Боюсь, это будет очень короткий трактат.
— За неимением материала?
— Именно. Знаете ли вы хоть одного мужчину, который бы искренне восхищался женщиной за ее ум?
— Ну, — сказала Гарриет, — во всяком случае, не много.
— Может быть, вам кажется, что вы знаете одного такого мужчину, — заметила мисс Гильярд с горечью. — Всем нам в тот или иной период жизни так кажется. Но и этот один, возможно, не так прост.
— Очень может быть, — ответила Гарриет. — Кажется, вы не очень высокого мнения о мужчинах, то есть о мужском характере как таковом.
— Да, — согласилась мисс Гильярд, — не очень. Но у них определенно есть талант навязывать свою точку зрения всему обществу. Женщины чувствительны к мужскому неодобрению. Мужчины равнодушны к женскому. Они презирают тех, кто их критикует.
— А вы лично презираете мужскую критику?
— От всей души, — ответила мисс Гильярд. — Но она наносит вред. Посмотрите на университет. Мужчины были так добры, проявляли такое сочувствие к женским колледжам. Но на важные университетские посты женщин не назначают. Это уже ни к чему. Женщины могут работать — в некотором смысле, наша работа вне критики, а мужчины благодушно взирают на то, как мы возимся в своей песочнице.
— Как и подобает примерным отцам, — пробормотала Гарриет.
— Вот именно! — Мисс Гильярд зашлась неприятным смехом.
Здесь что-то личное, подумала Гарриет. Какая-то история. До чего же трудно не ожесточиться из-за личного опыта. Она отправилась в студенческую гостиную и внимательно посмотрела на себя в зеркало. В глазах тьютора по истории мелькнуло нечто, чего она не хотела бы обнаружить в собственном взгляде.
Воскресная вечерняя молитва. Колледж не требовал определенного вероисповедания, но какая-то форма христианской службы считалась необходимой для жизни сообщества. Часовня с витражными окнами, простыми дубовыми панелями и безыскусным алтарем казалась средним арифметическим всех сект и вероучений. Идя в часовню, Гарриет вспомнила, что не видела своей мантии со вчерашнего дня, когда декан отнесла ее в профессорскую. Не желая вторгаться без приглашения в святая святых, она отправилась на поиски мисс Мартин, которая, как выяснилось, забрала обе мантии к себе в комнату. Когда Гарриет надевала мантию, рукав с громким стуком задел ближайший стол.
— Господи, что это? — воскликнула мисс Мартин.
— Мой портсигар, — сказала Гарриет. — Я думала, что потеряла его. Теперь вспоминаю: у меня не было карманов, и я сунула его в рукав. В конце концов, должна же быть польза от этих рукавов.
— Ох, мои под конец триместра превращаются в склад грязных платков. Когда в комоде не остается ни одного чистого, скаут выворачивает рукава моей мантии. Самая обширная коллекция насчитывала двадцать две штуки — правда, у меня тогда неделю был жуткий насморк. Ужасно антисанитарная одежда. А вот ваша шапочка. Капюшон оставьте здесь — потом за ним вернетесь. Что вы сегодня делали? Я вас почти не видела.
И снова Гарриет совсем уже было собралась рассказать о неприятном рисунке — и снова сдержалась. Зачем делать из мухи слона? Зачем думать о такой ерунде? Она пересказала свою беседу с мисс Гильярд.
— О, это ее конек! — воскликнула мисс Мартин. — Ее сервиз, как сказала бы миссис Гэмп. [72] Конечно, мужчины не любят, когда их щелкают по носу, но кто же это любит? По-моему, с их стороны очень благородно было пустить нас в свой драгоценный университет. Столетиями они были здесь хозяевами и повелителями, им нужно время, чтобы свыкнуться с переменами. Да что там, мужчине нужны долгие месяцы, чтобы смириться с новой шляпкой жены! И как раз когда она собирается отдать ее старьевщику, он говорит: «Какая на тебе милая шляпка, где ты ее купила?» А она отвечает: «Дорогой Генри, я купила ее в прошлом году, и ты сказал, что я в ней выгляжу как обезьяна шарманщика». Мой зять каждый раз так делает, и сестра просто сходит с ума от злости.
72
Миссис Гэмп — знаменитый персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита», малограмотная акушерка и сиделка, любительница выпить и поразглагольствовать. Она немилосердно коверкает слова и, в частности, вместо «Вот мой девиз» говорит «Вот мой сервиз» (цит. по переводу Н. Дарузес).