Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
— Конечно же я вас помню, — ответила Гарриет, — но я ужасно плохо запоминаю имена. Чем вы занимаетесь?
Как выяснилось, Кэтрин Фримантл вышла замуж за фермера, и все пошло вкривь и вкось. Падение цен, болезни, церковная десятина и налоги, молочный комитет, рыночный комитет, работа до седьмого пота, чтобы только выжить и поднять детей. Гарриет достаточно читала и слышала про спад в сельском хозяйстве, чтобы понимать, насколько это обычная история. Ей было стыдно за то, что она так благополучна, стыдно за свой цветущий вид. Она чувствовала, что скорее согласилась бы снова оказаться под угрозой виселицы, чем в том аду, где живет Кэтрин. Это была своего рода сага, но сага, полная абсурда. Гарриет довольно резко прервала жалобы на жестокосердие церковных уполномоченных:
— Но, мисс Фримантл, то есть миссис… миссис Бендик, это же просто нелепо, что вы всем этим занимаетесь. Выращиваете
— Это правда, но вначале я считала иначе. Я приехала с возвышенными идеями о благородстве физического труда. И кроме того, моему мужу не понравилось бы, если бы я не разделяла его интересов. Конечно, мы тогда не думали, что все так повернется.
Какая глупость — так разбазарить свои способности, подумала Гарриет. Весь этот блестящий, вышколенный интеллект запряжен в воз, который могла бы тащить любая деревенская девка, причем с куда большим успехом. Но вероятно, есть что-то, ради чего стоило на это пойти. Она задала вопрос без обиняков.
— Стоило ли оно того? — переспросила миссис Бендик. — Ну да, конечно. Работа не напрасна — служишь земле.
И она дала Гарриет понять, что эта суровая и нелегкая служба гораздо благороднее, чем плетение словес на бумаге.
— Это я готова признать, — сказала Гарриет. — Плужной лемех как предмет благороднее бритвы. Но если ты прирожденный цирюльник, то лучше все-таки быть цирюльником, хорошим цирюльником и, если захочется, использовать прибыль, чтобы усовершенствовать лемех. Это твоя работа — не важно, благородная или не очень.
— Ну, теперь это и есть моя работа, — сказала миссис Бендик. — Нельзя ничего вернуть. Когда бросаешь занятия, ум ржавеет. Если без конца мыть полы, готовить на всю семью, копать картошку, кормить скотину, то твое лезвие тупится. Не надо думать, что я не завидую той легкой жизни, которую ведете все вы, — я завидую. Я приехала сюда из сентиментальных побуждений, и лучше б я этого не делала. Я старше вас на два года, а выгляжу старше на двадцать. Никто из вас не разделяет моих интересов, а мне ваши занятия кажутся пустой игрой. Вы все ничего не знаете о настоящей жизни. Живете как во сне. — Она помолчала, а потом добавила другим, смягчившимся голосом: — Но этот сон по-своему прекрасен. Так странно думать, что и я когда-то занималась наукой. Не знаю, может, вы и правы. Наука и литература переживут цивилизацию, которая их поро дила.
Гарриет процитировала:
Слово бессмертное Жить будет вечно. Канут в безмолвие Взгляд и улыбка, Но не умолкнут Лютня и скрипка. [60]Она задумчиво смотрела в окно на залитый солнцем двор.
— Любопытно, я думала в точности о том же самом, хотя и по другому поводу. Послушайте, я вами страшно восхищаюсь, но, по-моему, вы неправы. Я уверена, что каждый должен делать свою работу, какой бы незначительной она ни была, а не пытаться заставить себя делать чужую, даже самую благородную.
60
Строки из стихотворения «Илиада» Гумберта Вульфа (1885–1940), британского поэта итальянского происхождения, который был чрезвычайно популярен в 1920-е годы.
Произнося это, она вспомнила свой разговор с мисс де Вайн — вот и еще один аспект проблемы.
— Все это очень хорошо, — ответила миссис Бендик, — но иногда выходишь замуж за чужую работу.
И правда, но Гарриет предлагали выйти замуж за работу настолько близкую ее собственной, что разница уже не имела значения. А заодно и за богатство, которое делало любую работу необязательной. И снова она почувствовала, что ей несправедливо дается то, к чему многие гораздо более достойные люди стремятся напрасно.
— Наверное, замужество и само по себе важная работа? — спросила она.
— Да. Мое замужество сложилось вполне удачно, но иногда
— И я даже не проявила участия. Наоборот, была груба и невежлива.
— Пожалуй, — согласилась миссис Бендик. — Но у вас очень красивый голос.
— Ох ты господи.
— Наша ферма стоит на границе с Уэльсом, и везде звучит этот безобразный местный выговор. Знаете, по чему я больше всего скучаю? По культурной речи. По тому самому оксфордскому произношению, которое все вечно высмеивают. Забавно, правда?
— Мне кажется, шум в обеденном зале заставляет вспомнить клетку с павлинами.
— Да, но, выйдя из зала, можно услышать правильную речь. Не все так говорят, конечно, но некоторые. Вы, например, говорите правильно, да еще красивым голосом. Помните Баховский хор? [61]
61
Оксфордский любительский хор, в студенческие годы в нем пела и сама Сэйерс.
— А как же. А как у вас с музыкой на валлийской границе? Валлийцы хорошо поют.
— У меня не остается времени на музыку. Но я стараюсь учить детей.
Гарриет воспользовалась моментом, чтобы пуститься в надлежащие расспросы о детях. Позже она оставила миссис Бендик с тяжелым чувством, будто увидела чистокровного рысака, запряженного в телегу с углем.
Воскресный ланч в трапезной был обычным, не праздничным. Многие не пришли, отвлекшись на дела в городе. Остальные являлись когда хотели, сами брали еду с буфетных стоек и поглощали ее, собираясь в щебечущие группки там, где отыщется место. Гарриет, взяв тарелку с ветчиной, оглянулась в поисках компании и обрадовалась, увидев Фиби Такер, которой дежурная женщина-скаут подавала тарелку с холодным ростбифом. Они уселись на дальнем конце длинного стола, стоявшего параллельно Высокому и перпендикулярно остальным. Отсюда им было видно все помещение, включая Высокий стол и буфетные стойки с едой. Переводя взгляд с одной сотрапезницы на другую, Гарриет спрашивала себя: которая? Которая из этих обычных, жизнерадостных женщин обронила вчера на газон тот рисунок? Потому что ведь этого никогда не узнать, а значит, смутное подозрение касается каждого. Покоя вековечного оплот — это прекрасно, [62] но кто знает, что может затаиться под заросшими мхом камнями. Ректор, сидя в резном кресле, наклонила свою величавую голову и улыбнулась какой-то шутке декана. Мисс Лидгейт с гостеприимным рвением порхала вокруг очень старой выпускницы, которая с годами почти ослепла. Помогла подняться на три ступеньки помоста, принесла ей тарелку с едой, положила салат. Мисс Стивенс (казначей) и мисс Шоу (тьютор по современным языкам) собрали вокруг себя трех выпускниц солидных лет и достижений — издалека их беседа казалась оживленной и не лишенной юмора. Мисс Пайк, тьютор по классической филологии, была увлечена разговором с высокой крупной женщиной, которую узнала Фиби Такер — она шепнула Гарриет, что это выдающийся археолог, и в мгновение внезапно установившейся относительной тишины неожиданно прозвенел высокий голос мисс Пайк:
62
Цитата из поэмы А. Теннисона «Дворец искусств». Среди комнат дворца, которые герой создал для своей души, встречается:
Английский дом, где сумрак сто и двести И триста лет на сад заросший льет Священный сон, а дом стоит на месте, Покоя вековечного оплот.— Похоже, что курган в Алосе — единичный феномен. Вот погребальные камеры в Теотокосе…
Потом волны шума снова сомкнулись над их дискуссией. Две другие преподавательницы, которых Гарриет не узнала (они начали работать после ее выпуска), обсуждали, как казалось по их жестам, дамские шляпы. Мисс Гильярд, чей ядовитый сарказм не способствовал единению с коллегами, медленно пережевывала пищу, вперившись взглядом в принесенный с собой трактат. Мисс де Вайн пришла с опозданием, села возле мисс Гильярд и принялась поглощать ветчину, рассеянно уставившись в пространство.