Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
И все же я чувствую, что необходимо принести извинения — прежде всего Оксфордскому университету за то, что я навязала ему придуманных мною канцлера и вице-канцлера, а также колледж со ста пятьюдесятью студентками, превысив тем самым предел, установленный статутом. [8] Далее с глубоким смирением я прошу прощения у колледжа Бэйлиол — ведь я не только обременила его таким беспокойным выпускником, как лорд Питер Уимзи, но и имела чудовищную наглость воздвигнуть колледж Шрусбери на его обширной и священной крикетной площадке. Я также прошу прощения у Нью-колледжа, колледжа Крайст-Черч и особенно у колледжа Квинс за безумства некоторых молодых джентльменов, у колледжа Брэйзноуз — за излишнюю игривость джентльмена средних лет, а у колледжа Модлин — за неловкое положение, в которое я поставила воображаемого помощника проктора. Что же до городской свалки, то она существует или существовала, и за нее я извиняться не стану.
8
В 1927 году был принят статут, ограничивающий количество студенток в Оксфорде.
Директору и сотрудникам моего собственного колледжа Сомервиль я приношу благодарность за щедрую помощь в объяснении прокторских предписаний и принципов университетской дисциплины — они, однако, ни в коей мере не
Читатели, неравнодушные к хронологии, могут вычислить из фактов, известных им о семействе Уимзи, что действие происходит в 1935 году, однако, придя к этому заключению, не стоит горько сетовать на то, что не упомянут юбилей короля, или на то, что я распорядилась по своему усмотрению погодой и фазами луны. Как бы правдоподобен ни был фон, единственная родина писателей — Заоблачный город, [9] где они только шутят, отравляют ради шутки; ровно ничего предосудительного. [10]
9
Имеется в виду Заоблачный город из комедии Аристофана «Птицы» (в переводе С. Апта он назывется Тучекучуевск). Птицы построили этот город между небом и землей, чтобы отнять власть у олимпийских богов.
10
В. Шекспир, «Гамлет», акт III, сцена 2. Перевод с англ. М. Лозинского.
Глава I
11
Из сонета «Страсть».
Гарриет Вэйн сидела за письменным столом и смотрела в окно на Мекленбург-сквер. [12] Поздние тюльпаны выстроились словно на параде, а четверо ранних игроков в теннис энергично выкрикивали счет беспорядочной и не слишком умелой игры. Но Гарриет не видела ни тюльпанов, ни игроков. Перед ней на бюваре лежало письмо, но и оно расплывалось перед глазами, уступая место другой картине. Она видела прямоугольный двор серого здания, выстроенного современным архитектором в стиле, который не был ни старым, ни новым, но примирительно протягивал руки прошлому и будущему. В окружении серых стен зеленел ухоженный газон с цветочными клумбами по углам и белым каменным бордюром. За ровными крышами, крытыми котсуолдским шифером, возвышались кирпичные дымоходы домов постарше, имевших менее официальный вид: внутренний двор все еще хранил уютную память о некогда располагавшихся здесь викторианских жилищах, давших приют первым робким студенткам колледжа Шрусбери. Дальше рядами тянулись деревья вдоль Джоветт-уок, а за ними виднелись старинные фронтоны и башня Нью-колледжа. Галки кружили на фоне хмурого неба.
12
Новая квартира Гарриет тоже расположена в Блумсбери, но в более фешенебельной его части. На Мекленбург-сквер много исторических зданий, строившихся в конце XVIII — начале XIX века и выходящих фасадами на небольшой парк. На Мекленбург-сквер, 44, с 1918 по 1921 год жила Дороти Сэйерс.
Память расставила во дворе живые фигурки. Студентки прогуливаются парами. Студентки бегут на лекции, торопливо накинув мантии поверх летних платьев, а ветер треплет академические шапочки, превращая их в нелепое подобие шутовских колпаков. В привратницкой стоят велосипеды, в прикрепленных к раме корзинках — стопки книг, на руль намотаны мантии. Седеющая женщина-дон [13] идет по газону, глядя вперед невидящим взглядом, мысли ее заняты аспектами философии XVI века, рукава полощутся по ветру, а плечи ссутулены под тем особым академическим углом, который позволяет уравновешивать тяжелые складки поплина. [14] Два студента-коммонера [15] в поисках преподавателя — с непокрытой головой, руки в карманах — громко рассуждают о лодках. Ректор и декан [16] (первая — седовласая и величественная, вторая — приземистая, бодрая, похожая на птичку-чечетку) оживленно совещаются о чем-то под аркой, ведущей в Старый двор. Высокие стрелки дельфиниума трепещут на сером фоне — они напоминали бы синее пламя, если бы пламя могло быть таким ярко-синим. Шрусберская кошка, задрав хвост, деловито и независимо шагает по направлению к буфету.
13
Дон — в Оксфорде и Кембридже так называют университетского преподавателя.
14
Имеется в виду длинная академическая мантия.
15
Коммонер — студент, не выигравший стипендию и вносящий полную плату за обучение. Коммонеры носят короткую мантию.
16
Ректор — глава колледжа, декан — администратор, отвечающий за дисциплину.
Все это так далеко в прошлом, так законченно и самодостаточно, словно бы мечом отсечено от горьких лет, лежащих в промежутке. Сможет ли она вернуться туда? И что скажут ей эти женщины — этой Гарриет Вэйн, которая получила Первую степень по английской литературе, уехала в Лондон писать детективы,
Она никогда туда не возвращалась, сначала потому, что слишком любила этот город и решительно оторваться от него казалось легче, чем длить расставание, и еще потому, что родители умерли, оставив ее без единого пенни, и попытки заработать на жизнь занимали все ее время и мысли. А после неприглядная тень виселицы легла между нею и этим залитым солнцем двором с его серыми стенами и зеленым газоном. Но теперь?..
Она снова взяла в руки письмо. Это была горячая просьба приехать в Шрусбери на встречу выпускников — такая просьба, в какой трудно отказать. Подруга, которую Гарриет не видела со дня окончания колледжа, теперь далекая, замужняя, внезапно заболела и хочет повидать ее, прежде чем уехать за границу на сложную и опасную операцию. Мэри Стоукс — как прелестна, как грациозна была она в роли мисс Пэтти, [17] когда они ставили пьесу на втором курсе! Очаровательная девушка с прекрасными манерами, любимица однокурсниц. Так странно, что она захотела дружить с Гарриет Вэйн — неловкой, угловатой, отнюдь не пользовавшейся всеобщей благосклонностью. Мэри вела, Гарриет следовала за ней: когда они плавали на плоскодонке по Черуэллу, прихватив термосы и клубнику; когда лезли на Модлин-тауэр перед восходом в Майское утро и чувствовали, как башня покачивается под ними в такт мерным ударам колокола; когда засиживались допоздна у камина с кофе и имбирной коврижкой — именно Мэри играла первую скрипку в их нескончаемых разговорах о любви и искусстве, о религии и гражданских правах. Все друзья считали, что Мэри рождена для Первой степени, и лишь немногословные, непроницаемые доны не удивились, когда пришли списки с именем Гарриет в Первом классе и Мэри — во Втором. С тех пор много воды утекло — Мэри вышла замуж, и о ней почти ничего не было слышно, если не считать болезненного упорства, с которым она возвращалась в колледж, не упуская ни единой возможности. А Гарриет оборвала все старые связи, нарушила половину заповедей, втоптала в грязь свою репутацию и заработала кучу денег, к ее ногам пал богатый и остроумный лорд Питер Уимзи, и она могла бы выйти за него замуж, если бы пожелала, она была полна силы и горечи и осыпана сомнительными дарами славы. Прометей и Эпиметей поменялись ролями, [18] одному достался ящик бед, другому — голая скала и орел, и уже никогда, думала Гарриет, никогда не встретиться им на равных, как прежде.
17
Героиня пьесы «Кволити-стрит» (1901), действие которой происходит в Англии во время Наполеоновских войн. Автор пьесы, Джеймс Барри, хорошо известен русскому читателю благодаря сказке «Питер Пэн и Венди».
18
Эпиметей — неразумный брат мудрого Прометея. Чтобы отомстить за то, что Прометей дал людям огонь, Зевс повелел богам создать из земли и оживить прекрасную девушку, Пандору, в которую влюбился Эпиметей. Вопреки предостережениям Прометея Эпиметей женился на Пандоре, и та из любопытства открыла подаренный Зевсом ларец, выпустив наружу все беды человечества. По всей видимости, в студенческие годы всем казалось, что Мэри — Прометей, а Гарриет — Эпиметей, а потом они «поменялись местами».
— Да что ж такое! — сказала Гарриет. — Что за трусость, в самом деле! Поеду — и будь что будет. Никто не сможет сделать мне больнее, чем было. Да и какое это имеет значение?
Она заполнила форму-приглашение, надписала адрес, решительно приклеила марку и побежала бросить письмо в ящик — быстро, чтобы не передумать.
Возвращалась она неторопливо, через парк. Поднялась по каменной лестнице работы Адама [19] к себе в квартиру, безрезультатно перерыла кладовку, вновь вышла на лестничную площадку и отправилась на чердак. Вытащив оттуда старинный сундук, Гарриет отперла его и подняла крышку. В ноздри ударил пыльный, спертый дух. Книги. Надоевшие платья. Старые туфли. Старые рукописи. Выцветший галстук, некогда принадлежавший ее мертвому любовнику, — ужасная находка. Она дошла почти до самого дна и извлекла на свет божий большой темный сверток. Мантия, которую она надевала лишь однажды — на присуждение ученой степени магистра искусств, — совсем не пострадала от долгого затворничества. Твердые складки легко расправились, ни морщинки. Гордо сверкал багряный шелк капюшона. Только академическая шапочка кое-где была побита молью. Когда Гарриет встряхнула ее, бабочка-крапивница, пробужденная от спячки, вылетела на яркий свет окна и тут же попала в паутину.
19
Скорее всего, имеется в виду Роберт Адам (1728–1792), который в конце XVIII века строил в Лондоне много домов в неоклассическом стиле. У него были два брата, тоже архитекторы, поэтому часто можно встретить упоминание о стиле «братьев Адамов».
Гарриет радовалась, что может теперь позволить себе собственный маленький автомобиль. Ее приезд в Оксфорд не будет напоминать прежние прибытия на поезде. Еще на несколько часов можно отодвинуть унылый призрак умершей юности, можно притвориться незнакомкой, просто приезжей — состоятельной женщиной, чего-то добившейся в жизни. Нагретая дорога вилась позади, на фоне зеленых пейзажей вставали города, окружали ее вывесками гостиниц, заправками, магазинами, полицией, детскими колясками, а потом оставались позади и тут же забывались. Июнь умирал среди роз, живые изгороди тускнели, обретая темно-зеленый оттенок, бесстыдство красного кирпича, красовавшегося вдоль дороги, напоминало о том, с какой неумолимостью настоящее застраивает пустые поля прошлого. Гарриет пообедала в городке Хай-Уиком, солидно, с комфортом — заказала полбутылки белого вина, оставила щедрые чаевые. Ей хотелось как можно разительней отличаться от той студентки, что когда-то поглощала сэндвичи и кофе из термоса, присев где-нибудь на скамеечке под деревом. Когда становишься старше, начинаешь ценить условности. Платье, выбранное для приема в саду, было аккуратно сложено в чемодане — оно будет хорошо сочетаться с мантией. Длинное, строгое, из простого черного креп-жоржета, абсолютно безупречное. Под ним лежит платье для торжественного ужина: насыщенный лиловый оттенок, прекрасный покрой без неуместного оголения спины или декольте, которые могли бы оскорбить взгляд покойных ректоров, взирающих с облагороженных временем дубовых панелей в трапезной.
Хедингтон. Уже совсем близко. Несмотря на все усилия, живот свело холодным спазмом. Вот Хедингтонский холм, на который так трудно было въезжать на велосипеде. Сейчас, когда она с достоинством спускалась на четырех пульсирующих цилиндрах, он уже не казался столь крутым, однако каждый лист, каждый камень приветствовал ее с назойливой фамильярностью старого однокашника. Узкая улочка с множеством неряшливых лавок, похожая на главную улицу какой-нибудь деревни. Кое-что здесь подремонтировали, расширили, но Гарриет не видела существенных перемен, за которые можно было бы ухватиться.