Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
— Да, но мне нравилась Стрэдлс. Она была ко мне очень добра, когда я свалилась больная перед самыми экзаменами на степень. Помнишь?
— А что с ней сталось, когда она ушла?
— О, она теперь финансовый распорядитель в Бронте-колледже. Финансы ведь ее конек, она настоящий гений во всем, что касается цифр.
— А что та женщина — как ее? Пибоди? Фрибоди? Ну, знаешь, которая всегда заявляла, что цель ее жизни — стать казначеем в Шрусбери?
— Ох, господи! Она совсем свихнулась на какой-то новой религии и стала жить в секте, где все ходят в набедренных повязках и наслаждаются свободной любовью, орехами и грейпфрутами.
41
Агапемон (греч. обитель любви) — коммуна, образованная в 1849 году в английском городе Спакстон, в которой, как считалось, практиковали свободную любовь. Со временем так стали называть любое объединение, исповедующее принципы свободной любви.
— Точно, Бродриб, я же говорю, похоже на Пибоди! Надо же, была такая практичная, так строго одевалась!
— Видимо, это реакция. Подавленные эмоции, инстинкты и тому подобное. Она ведь при всем при том была ужасно сентиментальна.
— Ну да. Вечно подлизывалась. У нее была grande passion [42] к мисс Шоу. Но мы все были тогда страшно скованные.
— Ну, нынешнее поколение от этого не страдает, вот уж кто абсолютно раскован.
42
Великая страсть (фр.).
— Да ладно тебе. Мы тоже пользовались некоторой свободой. Не так, как было до степеней. Мы не были монашками.
— Ну, мы все-таки родились еще до войны, нас воспитывали в довольно строгих правилах. У нас было чувство ответственности. А Бродриб происходила из какой-то страшно суровой семьи — унитариев, пресвитерианцев, что-то такое. Нынешние — настоящее военное поколение.
— Да. И кроме того, не мне кидать камни в Бродриб.
— Господи, ну это же совсем другое дело! Одно — естественное, а другое… Не знаю, какая-то атрофия серого вещества. Она даже книгу написала!
— О свободной любви?
— Да! Высшая Мудрость высшего Замысла мировой Души. Чудовищный синтаксис.
— Силы небесные. Ужас-то какой. Интересно, почему всякие причудливые религии так плохо влияют на грамматику?
— Потому что это загнивание интеллекта. Я уж не знаю, одно ли вызывает другое или все это следствия какой-то общей причины. Вот и Триммер лечит внушением, и Хендерсон подалась в нудистки…
— Не может быть!
— Вон она сидит — поэтому такая смуглая.
— И платье на ней кошмарного покроя. Видимо, у них правило: если нельзя прийти голой, оденься как можно хуже.
— Я иногда думаю, что немного здоровой, жизнерадостной порочности пошло бы на пользу большинству из нас.
В этот момент мисс Моллисон, сидевшая на той же стороне стола за три места от них, перегнулась через соседей и что-то прокричала.
— Что?! — прокричала в ответ Фиби.
Мисс Моллисон перегнулась еще дальше, так придавив Дороти Коллинз, Бетти Армстронг и Мэри Стоукс, что те чуть не задохнулись.
— Надеюсь,
— Нет, — ответила Гарриет. — Напротив, у меня кровь стынет в жилах от рассказов миссис Бэнкрофт.
— Почему?
— Она рассказывает мне про однокурсниц.
— О! — с беспокойством отозвалась мисс Моллисон.
Появление баранины с зеленым горошком заставило ее отклониться назад, так что соседки снова смогли вздохнуть. Но, к ужасу Гарриет, вопрос и ответ привлекли внимание темноволосой, решительной женщины в больших очках и с незыблемой прической, которая сидела прямо напротив. Она подалась вперед и заговорила с пронзительно американским акцентом:
— Вы меня не помните, мисс Вэйн? Я провела в колледже только один триместр, но я бы вас узнала где угодно. Я всегда рекомендую ваши книги моим американским друзьям, которые интересуются британскими детективами, — я говорю им, что вы изумительно пишете.
— Вы очень любезны, — затравленно пробормотала Гарриет.
— И у нас есть замеча-а-тельный общий друг, — продолжала дама в очках.
О боже, подумала Гарриет. Какое еще чучело сейчас извлекут из небытия? И кто эта устрашающая особа?
— В самом деле? — переспросила она, пытаясь выиграть время и яростно роясь в памяти в попытке вспомнить собеседницу. — И кто же это, мисс…
— Шустер-Слэтт, — подсказал голос Фиби в самое ухо.
— …Шустер-Слэтт?
(Ну конечно! Прибыла в летний триместр, когда Гарриет училась на первом курсе. Должна была изучать юриспруденцию. Покинула колледж в конце триместра, потому что правила Шрусбери слишком ограничивали ее свободу. Присоединилась к Обществу приходящих студентов и милосердно избавила всех от своего присутствия.)
— Какая память — вспомнили мое имя! Вы удивитесь, но благодаря своей работе я часто общаюсь с вашей британской аристократией.
«Черт!» — подумала Гарриет. Пронзительный голос мисс Шустер-Слэтт перекрывал даже шум трапезной.
— Ваш чудный лорд Питер был очень любезен со мной и страшно заинтересовался, когда узнал, что мы с вами вместе учились в колледже. Такой обходительный мужчина.
— У него прекрасные манеры, — ответила Гарриет, но намек получился слишком тонким.
Мисс Шустер-Слэтт продолжала:
— Он с таким энтузиазмом отнесся к моей работе…
Интересно, что у нее за работа, подумала Гарриет.
— И конечно, я хотела, чтобы он рассказал мне о своих увлекательных расследованиях, но он такой скромный, из него слова не вытянешь… Скажите, мисс Вэйн, он носит это милое стеклышко в глазу, потому что плохо видит, или это старая английская традиция?
— У меня никогда не хватало нахальства спросить, — ответила Гарриет.
— Ах эта ваша британская сдержанность! — воскликнула мисс Шустер-Слэтт.
И тут же вступила Мэри Стоукс:
— О, Гарриет, расскажи нам о лорде Питере! Он, должно быть, очарователен, если хоть немного похож на свои фотографии! Ты ведь его хорошо знаешь?
— Я работала с ним над одним делом.
— Это, наверное, было восхитительно. Расскажи, какой он.
— Учитывая, что он вытащил меня из тюрьмы, — сказала Гарриет с сердитым отчаянием, — и, возможно, спас от виселицы, я, разумеется, нахожу его приятным во всех отношениях.
— О! — вспыхнула Мэри Стоукс, отшатываясь от яростного взгляда Гарриет, будто от удара. — Прости, я не думала…