Возвращение
Шрифт:
Забайкалье
Друзьям той эпохи
Змея за мною ползёт по следу,
Оставленному – тому столько лет – на горе.
От следа, чаши извечной, отведав,
Исходит восьмёркой, шипя на заре.
К утру гора белеет, как череп,
Гудит мой двойник, мой возлюбленный терем,
И вторит серебряной молнии звон —
Вернулся домой костяной камертон.
Сдавило
Морями будь.
Дощечка колыбели тайной стрелкой
Всё ищет путь.
Мотылёк
Мальчик узнал, что умрёт, и громко рыдает.
Улыбается мама: что за брызги из ландышей мая?
«Это будет не скоро, так не скоро, почти никогда,
И сперва буду я, и ещё не умру, а состарюсь,
Да и это почти никогда, сколько вёсен растает».
Не смолкает малыш: всё равно это будет, будет!..
Горе заговаривает мама, как водицу студит:
«Вон летит лепестковая жизнь, мотылёк,
И увянет так скоро, как домик-цветок».
Только это не в счёт.
Заговоры не действуют, горе кричит и течёт.
«Ах, малыш… С океанами тянется век черепах, альбатросов.
Им песчинка – век мотылька, но их жизни равны, говорят,
Если радостью мерить».
«Как же так?»
«Может быть, как во сне, не проснулся пока,
Здесь – миг, а там проживается много».
«Мотылёк проживает во сне?»
Вот и горе ушло.
Но какою дорогой?
Улетел мотылёк. И состарилась, и умерла красавица-мама.
В сон из тени на свет лиц и жизней обрывки,
Твоих парусов чёрных, алых летят панорамы.
Всюду женщина – знак… гений, ангел изменчивости, тёмное пламя,
Как дробится оно в диких водах над головой, под ногами.
И как будто родился горой… баобабом, сосущим века,
Океаном, гудящим черепахами, альбатросами,
Под луною вздымающимся, цепенея торосами,
Но отмерили век мотылька.
По судьбе, по стерне, чисто силой краплёною крыто,
И обрюзглые мысли плетутся, как свиньи в корыто.
Философскую паузу чуткое держит кладбище,
Отдалится, прикинется рощей уютной в накрапах
И стервятников, чинно кивающих, держит за лапы,
Гладит, но и грозит: чьи там глазки всё делят и рыщут?
Выручай, мотылёк,
Принеси ему
Орошённую утра улыбку,
Где беда так не скоро, почти никогда…
В любовь погружённое,
И зерно заполняет мир.
Кто любит, быстрее живёт,
Но между песчинок часов.
Колыбельная мраку улыбка.
Выноси,
Умащения
Мучит зависть – отмщение к мирозданческой роли,
И вот её словно не ты (одержимости дух)
Проживаешь в поступке-обряде и плоти-наряде.
Уподобясь творцу,
Прогонять себя сквозь воплощений хлысты,
Где внутри высекается рай,
А снаружи надсмотрщиком ад.
Где предатель и сребреники берёт
Не денежной выгоды ради;
Императрица,
Ночью шлюхи переодетая,
Берёт за любовь медяки с моряков и солдат.
Где казарма – излюбленная
Императора черновая рубаха,
А клинком распахнутая арена —
Парадный мундир, ибо гения праха.
От сожженья великого города до сожженья амбара —
Всё ступени единого восхождения над…
Умащенье Вселенною —
Как соскобленные
Пот и кровь гладиатора,
В благовония, в драгоценную склянку, —
Плоть и кровь зажигающие
В патрицианке.
Рыба и океан
И если кто бывает приголублен,
То океан давно его прирыбил,
Где в коконе всея материй глуби —
От капли, впадины, до млечной зыби —
Всё памяти кристалл, един глоток,
Теперь вмещённый дабы в твой роток.
Посылы рыбе, горевая стать,
Чтоб одиночествами обменяться,
Как будто сопричастиями братства,
И просто, наконец, друг другом стать…
Где рыбе, тяжестью в сам океан,
И вдох дырою чёрной будет дан.
Ветер
Руками мысли не удержишь —
Ветер
С извилинами рвёт,
Как листья с веткой, —
Где был с вещами и людьми иными
Листок последний – собственное имя…
Я кто? Я где? Почти что пустота,
Пространство облетевшего куста.
Похоже,
Это не совсем и ветер…
Или – возникший не на этом свете.
Теперь он возвращается на тот —
Вот-вот макушку-голову снесёт.
Так помнят созвездия волгло —
Ощупью-светом…
Тонко
Алмазная тлеет наколка
В плече океана: «Ольга»…
Трепеты белых наливов,
Талая ветка смущенья
И святотатство наива
В каждом прикосновенье.
Этим кубышку наполни,
Дрожь закрывая ставнями…
Только подумалось – полно —
Всё – истаяло.
Ночь океана горела,
Схватывая перекрестья,