Возвращение
Шрифт:
Начинался спад событий. Пятнадцатого мая рабочие ворвались в национальное собрание с требованием дать слово их представителям. Они вскоре были арестованы. Это означало, что маски сброшены. Слово «социалист» уже стало клеймом у буржуа. Впрочем, их не оставляли попечением в тюрьмах. Около решетки дома заключения Консьержери шла бойкая торговля съестным. Патриотически настроенная булочница протягивала сквозь решетку пальчики для поцелуя… выше, выше…
Начиналось же так: неурожаи и промышленный кризис привели к тому, что каждый второй трудоспособный в Париже был безработным, невиданно выросли цены. В
Обездоленные занимались в их рамках благоустройством улиц, поскольку промышленники не спешили с открытием убыточных в смутное время фабрик. «Коммунальным пролетариям из милости» порой приходилось рыть траншеи, с тем чтобы снова закапывать их… За это платили налогами обыватели. Таким образом, трудовой Париж, понимал Александр, был насмерть поссорен с буржуазным.
Уже к лету половина коммунальных мастерских была распущена. 22 июня последовало парижское восстание.
Герцену особенно запомнилось одно из событий, ему предшествующих, — разгон мирной манифестации республиканских сил. Запомнилось потому, что методы ее организации показали ему во всей наглядности последующую судьбу французской революции.
…В кафе социалистов было, как всегда, людно. Обсуждалось предложение: собрать всех баррикадистов и грозно продемонстрировать правительству их численность. Впрочем, были и сомневающиеся. Сазонов же и еще немногие с жаром говорили о славе, которая ждет участников этой акции.
— Но ведь они пойдут под пушки гвардейцев! — в числе прочих возражал им Александр.
Ему заметили в ответ, что спокойнее писать дома скептические пассажи. Общее мнение склонилось все же наконец к проведению манифестации.
— Так ты пойдешь? — спросил его, когда расходились по домам, Сазонов.
— Кто же сказал, что я никогда не делаю глупостей, — вздохнул Александр. Он должен был подчиниться решению большинства.
— Вот таким я тебя и люблю! — заключил Николай Иванович.
И вот манифестация. Десятки тысяч людей с недоумением на лицах толпились на бульварах. Никто не знал, что же делать дальше. Построились и с «Марсельезой» двинулись к национальному собранию. Как вдруг им загородили путь драгуны и отрезали половину колонны. И все же в силе оставался приказ повстанцам не применять оружия.
Драгуны рубили плашмя, а при малейшем сопротивлении — остриями сабель. Оратора, видел Александр, стянули с уличной тумбы с перешибленным прикладами горлом. Раздались поначалу холостые пушечные залпы. Начальник артиллерии Гинах и драгунский капитан Форестье хотели обойтись без крови. (Они будут расстреляны после версальского процесса.) Затем по манифестантам ударила прицельная картечь.
Герцена, едва увернувшегося
— Все пропало! — прокричал он. — Пока не перекрыли путь, уходите! — И сам скрылся в боковом переулке.
Уцелевшие к вечеру вернулись на баррикады.
Однако если бы даже эта «процессия растерянности» и завершилась иначе, то что же дальше? Все та же величественная нерасторопность лидера республиканцев Ледрю-Роллена и бурная безнамеренность маленького человека с бравурными жестами — социалиста Блана. Уже сейчас Герцен слишком знает их, чтобы чего-то ожидать от их деятельности. Тесное же личное его знакомство с ними впереди — в Лондоне 1850 года, в среде бежавших туда лидеров разгромленной французской революции.
Между тем на площадях и в фабричных районах продолжались бои. Особенно упорное сопротивление гвардии было оказано в пригороде Сент-Антуане. Работницы там заняли чулочную фабрику и вывесили красное знамя. Их расстреляли из пушек.
Уличная сценка: очень юный гвардеец, почти мальчик, с воспаленными глазами пытался пожинать лавры среди обступивших его знакомых, видимо, возле своего дома. «О н и тоже хорошо… хорошо дрались, — говорил он. — Но и мы заплатили! Сколько их падало… Я сам до дула всадил штык пяти или шести человекам — попомнят!» Он казался пьяным и одичённым кровью. Женщины были бледны и молчали; одобрительно сплюнул дворник. Мальчишка с надеждой, безумно выкатив глаза, смотрел на одобрявшего. Все скорбно разошлись. Юный гвардеец был лет пятнадцати — чрезвычайно «пластичный» возраст. Мальчишка, из которого сделали убийцу…
Герцен молча уклонился от его взгляда и отправился дальше, к Елисейским полям, где он должен был принять участие в митинге. Как вдруг раздался крик из респектабельной подворотни:
— Не пропускайте его, я видел его с мятежниками!
Подоспевшие дворники повели его в комиссариат полиции. Что могло окончиться расстрелом…
Чиновник полиции был крайне насторожен и запросил о нем сведения в русском посольстве. Посоветовал впредь избегать выходить из квартиры.
Дома его ждал обыск. Натали была крайне нервна. И говорила обыскивающим с ненужным вызовом:
— У меня вот там есть несколько занимательных бумаг, пройдемте! — Протянула им хозяйственные счета. Губы ее дрожали.
Те с самым серьезным видом ознакомились со счетами.
Наконец ушли.
Немало обысков пережили Александр и Натали, сразу повеяло прежним…
В их квартире собрались затем русские друзья, живущие в том же доме. Обсуждали происшедшее. Как вдруг встревоженно прислушались: что это?! Был слышен барабанный бой, и вдали раздавались размеренные залпы.
Это расстреливали…
В последующие дни станет известно, что войска республиканской Франции высадились десантом в Италии для подавления Римской республики, завязались бои. В самом же Париже были расстреляны одиннадцать тысяч повстанцев.
Но и тогда, во время гремевших день за днем залпов, ощущались и угадывались размеры катастрофы…
Русские жильцы дома сгрудились у Герценов. Заходилась рыданиями Елена, и билась головой о стену Наташенька. «Генерал» полдня держал ее голову у себя на коленях. У всех были зеленые лица…