Возвращение
Шрифт:
Расстрелы продолжались три дня. Мерная канонада и ружейные залпы… «За такие минуты ненавидят, помнят их всю жизнь!» — звучало в такт выстрелам в мозгу у Александра.
Глава девятая
Мы не увидимся
Потянулись месяцы без смысла, без окраски.
Вдруг тяжело занемог Тургенев. В Париже была холера. Вспыхнула в тысячных скоплениях арестантов и ссылаемых — город очищали от возможных повстанцев. Началось же это у Ивана Сергеевича так: он вошел осунувшийся, ему нездоровилось. Натали посоветовала ему немедленно
— Поздно, — сказал он, — я конченый человек. У меня — она самая!
Герцен отправил семью за город. (Натали и детям нужно было переменить обстановку, сам же он должен был оставаться в городе и видеть дальнейшее, быть свидетелем.) И, оставшись с ним вдвоем, десять дней ухаживал за Иваном Сергеевичем.
Порой у Александра возникала мысль: пусть и у меня то же! Но знал почему-то угрюмо и уверенно, что это еще не та его чаша — которую до дна… Постепенно Тургеневу становилось лучше.
Ему порой казалось в бреду, что он пишет письмо к Полин. «Сударыня! Будьте здоровы, будьте вполне здоровы. «Как бы то ни было» — как говорит ваш муж».
Наконец больной поднялся на ноги.
Маменька Варвара Петровна настойчиво звала его обратно, по своему обыкновению применив крутые меры — не высылала ему денег. За последние месяцы им было получено единственно триста рублей от редакции «Отечественных записок», Иван Сергеевич обмолвился, что они спасли его от голода. Он горд и скрывает безденежье. Окончательно теперь поссорился в письмах с матерью. Решил же он вернуться потому, что его место на родине, он не смог бы писать здесь.
Наконец он выехал пароходом из Штеттина в Россию.
И застал: дочь Поля (удивительно — то же имя, что у Полин, родилась же она за год до встречи с т о й в Петербурге на концерте) глядит забитой зверушкой. Да уж ее и бьют. Варвара Петровна устраивает представления для дворни: «Вглядитесь хорошенько: на кого похожа эта барышня? (Все смущенно молчат.) Как, вы не видите сходства, ведь у нее вылитое лицо нашего сына!» Малышка таскает на конюшню ведра едва ли не выше себя ростом… Он дал себе слово сделать все дл» ее воспитания.
Москвичи и питерцы нашли, что он переменился, и волосы у него наполовину поседели. Хотя ему тридцать с небольшим.
После опубликования в 1852 году статьи на смерть Гоголя (припомнены были и «Записки охотника») он был выслан в Спасское и заперт там безвыездно, без объявления срока. Основной же причиной высылки друга была та, сформулировал для себя Герцен, что от вернувшихся после Парижа 48-го года «пахло баррикадами».
Другая перспектива по приезде была бы у него самого. «Чрезвычайно дурной тон его поведения» был известен в посольстве: он оглашал свои политические убеждения во многочисленных выступлениях на митингах, и в течение долгих месяцев парижских уличных боев в его квартире находили стол и убежище десятки сменяющих друг друга повстанцев. Его мать помогала баррикадистам и деньгами. На ее дом и поместье в России уже был наложен арест.
Приближалась осень. Зиму в Париже всегда ждут как величайшего бедствия: завоет сырой ветер, и будет мести поземка, еще нестерпимей будет в стылых ночлежках бездомным…
Собирался
Собирались уезжать и Тучковы, они уже задержались сверх благоразумия. Покуда тосковали и мечтали с ними на родном языке…
Отправились вскоре и Тучковы.
Он передал с ними письмо к московским друзьям: никогда еще, ни в какое время они не были ему нужнее, но они не увидятся! Именно в эту пору, в марте 49-го, он решил не возвращаться.
…Формальный отказ от подданства состоится через полтора года в Ницце, во время визита к нему в дом русского консула, который огласил приказ, предписывающий ему ускорить возвращение Герцена, «не принимая от него никаких причин, которые могли бы замедлить его отъезд, и не давая ему ни в коем случае отсрочки».
Герцен знал от Сазонова о процедуре зачтения такого приказа: ты должен при этом встать, выражая почтение к монаршей воле, — и так почему-то и поступаешь, хотя знаешь, что в случае возвращения на родину ты заранее осужден, лишен прав состояния и вернуться должен — для Петропавловки. Герцен плотнее уселся в кресле!
Так вот, он отказывается ехать. Да как же? — был испуган консул. «Имущество моей семьи в России заранее секвестировано, и это не спрашивая, возвращаемся ли мы. Как бы вы после этого поступили, находясь в здравом рассудке?» — ответил Александр. Консул покраснел…
Дальше он просил Герцена сослаться в своем объяснительном письме на здоровье, опасаясь последствий лично для себя. Герцен отказал ему в такой «милости».
Он обдумал все это, вплоть до деталей поведения, теперь, в разгромленном Париже. Его душили гнев и тоска последних месяцев, он задыхался. Некоторое облегчение наступило лишь после того, как он окончательно решился и написал москвичам о своем выборе.
Единственно возможное решение! И все же прийти к нему было — как сорваться с крутизны…
Горечь и печаль наступили вслед за тем. Все было ясно и непреложно для его разума, но болезненно для души — оставалось заглушать доводами рассудка.
Доводы были те, что «Париж и Рим выпроваживали, но и родина не ждала»… Подавлены были войсками Николая I и Турции молдо-валлахи и Австрией — западные славяне. Ясно, каково отзовется этот разгул насилия на внутренней жизни России.
Но и Запад не был приветливее.
Вещи, которые Герцен никогда не считал возможными здесь, даже в минуты досады и пессимизма, совершились. Вся Европа приходила теперь к самому грубому террору, чтобы устоять против напора социальных идей. «Равенство рабства воцарилось… Было время, когда полусвободный Запад гордо смотрел на Российскую империю, подавленную царским троном, и образованная Россия с завистью смотрела на участь западных братьев. Это время прошло». Так что Александр ничего не выигрывал для себя, оставаясь: не особенно большой прибыток личная свобода в означенных пределах. А на что-то большее он уже не надеялся здесь.