Возвращение
Шрифт:
Не дан ли ему ответ в Париже, в Женеве, в Москве?
Так к чему тогда он сам?! И еще немногие похожие на него другие — м ы? Виделось в юности, что будущее зависит прежде всего от его собственных сил, что можно многое побороть и превозмочь талантливостью и верой, вложить в других свою душу. И он был прав в том, что у него есть на это силы. Но есть еще мир, который вертится по каким-то своим законам — неизменяемым, чуждым разумному и светлому?
Придя не в первый уже раз в своих размышлениях последних месяцев к такому заключению, он, как человек справедливый, выдавил из себя также довод как бы от лица своих возможных оппонентов. Примерно следующий: вы, Герцен, ждете от сограждан
Подавляла душу ночная дорога между снежных увалов. Давило виденное им слишком вблизи и в яви отсутствие просветляющей силы идей… ведь именно так это называется? Не крах ли тут всего, что есть Герцен?
А впрочем, усталому путнику заполночь не дело слишком погружаться в мрачные мысли. Невеселое к тому же, знал он, ждет его дома…
Постепенно истаивал над перевалом пухлый сугробик луны. Светало.
Глава одиннадцатая
Кружение
Из прошлого герценовской семьи двух-трехлетней отдаленности и недавнего. Оно связано с молодым их приятелем немцем Георгом Гервегом.
Начало его знакомства с Александром относится еще к кромешному 48-му году. Поэт, эмигрант и радикал, Гервег с женой жил в том же доме на углу улицы Мира. Вместе ими был перенесен июнь расстрелов. Это способствовало сближению.
Вначале Георг казался ему довольно чужеродным. Он был нервозен, мнителен и ревнив к оттенкам отношения к себе, почти как обожательница и поклонница, не как друг-мужчина. В нем было много изнеженного, самовлюбленного. Довольно утомителен, иными словами.
Дальше сердце начинает оправдывать подошедшего близко… Механизм этого таков: претендующий на твою приязнь настойчив в продолжении нескольких лет, и постепенно в него было вложено немало твоих душевных сил. Уж тем он дорог. И наконец, свойственная всем нам мысль, что ко мне не может тянуться человек пустой: что за выгода? — слишком мало удобства с герценовским прямым в вопросах «веры» характером. Долго насиловать себя мы, как правило, не можем…
Отсюда следовал вывод о том, что в тяготении к семье и кругу Герцена сказывалось нечто истинное в характере Георга, внушающее надежды. Ведь он слабоволен и — почему-то хотелось сказать о нем — молод (хотя он моложе Герцена только пятью годами и ровесник Натали), и к тому же подвержен не лучшим влияниям, этим можно было объяснить многие его черты.
Георг тянулся к герценовскому дому: о, Натали с Александром — идеальная семья! Последнее немножко льстило. Притом он, кажется, недолюбливал своих детей — крикливую новорожденную Адду и восьмилетнего Гораса. Может быть, это и можно было понять, видя супругу Гервега — Эмму…
Ревновала ли она его в его привязанности к семье Герценов? Совсем не простой вопрос, тут нужно было знать Эмму. В ней была несочетаемая, казалось бы, смесь мужеподобного в психологии и внешности с культом чувствительности и обожания. Высокая, даже довольно красивая, она ступала крупным строевым шагом, и почти неестественно выглядел в ее руке зонтик. Эмма могла спросить напрямую у своего поэта после их совместной прогулки с Герценами в Сен-Клу: любит ли он Натали? («Скорее — их обоих; ее я нахожу очень любезной, и это все», — ответил он) — и, угадав нечто, боготворить его и в этом его тяготении. Она крайне навязчиво его обожествляла… Могла бы привести к нему его избранницу! Близкое к тому бывало.
Герцен знает истоки такой психологии. Тут немецкое бюргерское —
В годы его юности в Пруссии Гервег был известен как восходящее дарование, был отмечен вниманием Гейне, писал стихи, зовущие на баррикады, которые, увы, уже не перечитывались в период нового революционного подъема 48-го года; был беден и горд — равно дружбой с баррикадистами и приемом у короля Фридриха-Вильгельма. Все у Гервега было в такой же странной смеси…
Столь же затруднительно совмещалась с его плебейской независимостью дочь банкира Эмма, что избрала его своим кумиром и нашла способ познакомиться. Сообщила ему о размере приданого… Он, видя ее мужеподобность, попросил увеличить сумму. Теперь же, после революции 48-го года, ее отец разорился, и она скрывала от мужа положение дел, занимала повсюду, экономила даже на детской одежде, чтобы он не стеснял себя в расходах. Ее Георг столь требователен, он должен обедать в Женеве в приличной ресторации!
Самоотверженность? Да. Но зачем же настолько? Впрочем, есть унижение пуще гордости…
Она была даже и неглупа. Но было крайне неприятно видеть, как где-нибудь в гостях она обвивала его плечи и заглядывала ему в глаза. Осыпала его комплиментами, без которых он, кажется, уже не мог жить. В то же время в ней было достаточно жесткой практичности во всем, что не касалось Георга. Женское существо и… не женщина, настолько она исказила себя и губит всем этим его, считали Герцены. Для них стало привычным видеть у себя Георга. Его нервозность и неуверенность в себе поэта «на излете», при том чувство превосходства над окружающими и немалый эгоизм отчасти искупались в их глазах его привязанностью к ним.
Эгоизм… Однако у них была общая политическая вера. Она становилась теперь для Герцена все более ценной в чужом окружении. Гервег, считал он, подтвердил свои убеждения походом весной 48-го года из Парижа с отрядом блузников на помощь восставшему Бадену. Кончилась та попытка трагически. Но хотя бы его намерения, отбрасывая известную дозу честолюбивых притязаний, были все же смелы и жертвенны, в то время как прочие дискутировали в кафе, не раз говорил он, защищая Георга. Да и что такое эгоизм, даже самовлюбленность? — почему бы нет. Человек невозможен без яркого сознания своей личности. Если уничтожить в нем достоинство и самосознание (их скрупулезные моралисты, пожалуй, по преимуществу и называют эгоизмом), из него как раз получится смиренная обезьяна. То есть, по мысли Александра, мы находим их каждый в себе и не можем без явного противоречия отказать в том же другим. Сердце начинает оправдывать подошедшего близко…
В качестве своего человека Гервег постоянно бывает в герценовском доме. И Александр теперь уже — на фоне обильного контактами женевского одиночества — порою рад ему как привычному лицу, с которым у него есть общее прошлое.
Герцен приблизился к террасе кафе на набережной и еще издали различил полупрофиль Натали с рассеянной улыбкой. И рядом с ней Георга (он всегда сидит лицом к публике), его изящную прическу и бородку, длинные дуги бровей, как бы надломленных страданием, ореховые миндалевидные глаза. У него вид человека, бесконечно удрученного чем-то, но ухоженный и светский. Гервег смотрел на исхудавшие руки своей собеседницы с кольцом на правой, обручальное у него самого было по-католически на левой.