Возвращение
Шрифт:
– Красивая. И умная. Ты и в юности такой не бывала.
Любава зубами заскрипела, а ответить не успела. Развернулась дрянь – и только камни драгоценные блеснули.
ДРЯНЬ!!!
Когда красивая черноволосая девица Фёдора
Ох хороша!
Фигура такая… в самый раз. Объемная, такую и обнять-то приятно. Пышная такая, ладненькая, и вырез глубокий, руки так сами к дынькам спелым и тянутся…
В комнате наверху и обнял, и протянул. Потискал всласть, на кровать потащил красотку… та и не сопротивлялась.
А вот только в кровати…
Не получилось ничего.
Что только девушка не делала! Об иных ухватках Фёдор и не знал никогда. А все одно – не работает.
Ни вверх, ни вниз.
Ничего не ворохнется.
Про Устинью подумал – и горячей волной окатило. На девку посмотрел – снова холод и равнодушие. С час они бились, потом ему уж надоело, выкинул он бабу за дверь, еще и сапогом вслед кинул.
Ну ее!
Грязная она!
И вообще… не Устя.
Второй сапог в Истермана полетел.
– Что случилось, мин жель?
– Сгинь! Видеть никого не хочу.
– А все-таки? – Как царедворец опытный, Руди от сапога увернулся со сноровкой. И опять в светелку лезет. – Чем я помочь могу?
– Чем ты мне поможешь? Не люба мне эта девка, не хочу я ее.
– Так, может, ту, беленькую?
Фёдор подумал – и наново головой качнул.
– Не хочу.
– Мин жель…
– Не Устя
Руди только вздохнул.
Устинья становилась серьезной проблемой. А что с ней делать-то?
Может, и правда поженить их? Поживет с ней царевич год-другой да и успокоится. Потом и отравить можно будет дрянь такую…
Поговорить о том с Любавушкой?
Всяко поговорить.
И Руди решительно хлопнул Фёдора по плечу:
– Ну, как девки тебе не интересны, пошли выпьем? От вина ты, друг, не откажешься?
Не отказался.
И пили вместе, и пошли козлами под заборами блеять, и напугали кого-то…
Только вот Фёдор развеселился да и забылся, а Руди думал. Может, все же удастся найти подход к Устинье Алексеевне? Не дура ж она, поймет, что с ним дружить надобно?
Или нет?
Государыня Ладога укрывалась первым снегом. Пока еще белым… уже к вечеру он покроется пятнами сажи и гари, кучками мусора и нечистотами, его размесят лапти и сапоги, колеса и копыта.
Это будет завтра.
А сейчас он еще чистый и невинный.
Белый и прозрачный, как лист лучшей бумаги.
Как… как ее судьба?
Что она напишет на нем завтра?
Устя усмехнулась своим мыслям.
Будущее только Живе-матушке ведомо. А ей… ей остается настоящее и надежда.
Медленно, словно перья из подушек матушки Метелицы, летели вниз снежные хлопья.
Звонили колокола.
Начинался Рождественский пост.