Возвращение
Шрифт:
Может, в этой жизни услышит он ее?
Устя выдохнула, голос смягчила.
– Не обессудь, Михайла. Другого люблю.
– Царевича?
– То мое дело.
– И мое! Скажи, кто он? Чем меня лучше?
Вот как тут ответишь? Ты не кривой, не косой, боярского рода, так ведь и я тоже. И не крива, и не коса, и боярышня. И коса у меня другим на зависть, коли так.
Не в косах дело и не в боярстве. Просто рядом с кем-то сердце чаще стучит и крылья за спиной вырастают, а рядом с тобой сжаться хочется,
Ты ведь не просто так спрашиваешь, когда скажу тебе имя, ты все сделаешь, а соперника со свету сживешь. Не простишь.
Хотя ответ-то прост.
Не лучше он. Не хуже ты. Просто не мой. Не надобен. А как тебе про то объяснить, неведомо.
– Люб он мне. И все тут.
– Так, может, и меня полюбишь, боярышня?
– Ты меня ни с кем не спутал, Ижорский? Я тебе девка продажная, любить того, кто больше даст? Так ты и тогда с царевичем не сравнишься! У него-то и злата, и шелков больше!
– А все одно не люб он тебе. А когда я ему о том скажу?
– Не постесняйся, скажи. Я и сама ему про то уже сказала, – согласилась Устинья.
Михайла аж рот открыл. Не получился шантаж, вот беда-то!
– А ты…
– Я. И еще раз повторюсь. Хоть и благодарна я тебе за спасение, за татей пойманных, а все ж сестре голову морочить не дам.
– А что ты мне сделаешь, боярышня?
Устинья губу закусила. А и правда – что? Травить? Тоже дело, так вроде пока и не за что. Может, еще и опамятуется? Ведь не дурак же Михайла, должен понять…
– Пока ничего. А потом и с царевичем поговорить могу.
– А когда я на Аксинье жениться надумаю?
– По любви или так, чтобы потешиться?
– Чтобы с царевичем породниться.
Устя задумалась:
– Не знаю, Михайла. Но кажется мне, не будет у вас в семье счастья.
– Так доход будет. А что до любви… твоя сестра меня любит. А я ее… разве важно это?
Устя только головой покачала:
– Нехорошо это. Неправильно. Но… так я тебе скажу, Михайла. Когда будешь просто так голову Аксинье морочить, разгневаюсь я, и сильно. А ежели жениться решишь, тут пусть отец думает. Не в моей она воле.
– А ты бы, боярышня, хотела, чтобы сестра твоя счастлива была?
– Все мы для родных счастья хотим. Подумай, Михайла, что тебе от нее надобно. И знай – не беззащитна Аксинья, у нее я есть. Сама не справлюсь, найду, кому пожаловаться.
– Хорошо, боярышня. А ты… скажи, коли случится так, что разлюбишь?
Ответом Михайле была улыбка.
Она? Разлюбит? Наивный, она с этой любовью через всю жизнь прошла, в смерть ускользнула, в новую жизнь принесла! И разлюбит?
Скорее государыня Ладога вспять потечет!
И так обидно стало Михайле, так горестно, словно внутрях крапивой обожгло. Стоит боярышня, улыбается. И лицо у нее светится, и глаза сияют, как два маленьких солнышка, и вся она такая… как
И не для него этот свет.
Недостоин. Не заслужил…
А хочется.
Кажется, руки протяни, и теплом повеет, согреешься, и понимаешь, что этой женщине свое сердце доверить можно безоглядно. Когда примет, будет держать бережно, не предаст, не обманет.
Не лицо важно. Не чин, не коса длинная.
А вот этот свет ласковый.
– Устенька…
Почти стоном вышло, почти мольбой. Да напрасно все. Устинья только головой качнула.
– Не разлюблю. Прости, Михайла, я в своем сердце не властна. Не морочь голову сестре моей, она тебя любит. Отдыхай.
И только коса каштановая в дверях мелькнула, зеленой лентой поманила.
Михайла на лавку опустился, выдохнул.
Прости, боярышня, а только и я в своем сердце не властен. Ты разлюбить не можешь, ну так и я не смогу. А ежели моей ты не будешь, пока соперник жив, так я ему и не дам жизни. Следить буду, тенью твоей стану, глаз не спущу! А как узнаю, кто мне поперек дороги встал, так и…
Михайла покосился на лавку. Там, среди прочей одежды, лежал и его кистень.
Трупом больше, трупом меньше, ему уж все равно. Постарается он для себя, а потом боярышню утешать будет. Глядишь, так у них и сладится.
Только с царевичем что-то придумать надобно. Но это еще впереди.
Придумает…
Ох не любила вдовая царица царицу Марину. И сейчас оно не поменялось.
Надобно к вечерне идти, молиться, а она тут как тут, змея рунайская! Чтоб у тебя чешуя пооблезала да хвост узлом завязался! Чтоб своим ты ядом подавилась, гадина!
Стоит, глазищами своими черными смотрит, улыбается.
– А Феденька где же? Никак к боярышне своей сбежал?
– Дело его молодое, пусть гуляет, – отозвалась царица Любава. – Да и с боярышней его… посмотрим. Может, ему еще и кто другой приглянется, до весны-то?
Марина рассмеялась, как зашипела:
– Не знаю, матуш-ш-ш-шка, ты готовься лучш-ш-ш-ше. Видела я бояр-рыш-ш-шню, когда за Федю она замуж выйдет, мало тебе не покажется.
И ухмыляется гадостно.
Любава плечи расправила:
– В своей семье мы и сами разберемся. Без пришлых.
– Разбирайся, свекровушка. А мы с боярышней, может, и подружимся. Я с ребеночком буду, она с ребеночком…
– Да пуста ты, как колодец высохший! Куда тебе рожать! Не можешь ты!
Ответом Любаве был смешок издевательский.
– Вот и поглядим, могу али нет. Мужу моему наследник надобен. Россе наследник надобен. Не шальной, не дурной…
– Гадина!
Марина только усмехнулась в ответ.
Можно бы и покричать, и в обморок упасть демонстративно, да к чему? Вместо этого она венец поправила демонстративно, бриллианты блеснули.