Возвращение
Шрифт:
– Благодарю, государь.
Сейчас Любава не лгала. Перед лицом смерти все забылось. Куда и неприязнь к пасынку делась?
Найдет он татя, точно найдет!
Любава ТАК хотела в это верить… она просто верила.
– Патриарха прикажу позвать, пусть сделает все, как должно…
– Я уже тут, государь.
Многое о Макарии сказать можно бы. И въедлив, и фанатичен, и сварлив без меры…
Но долг свой он четко знал. К царице подошел, встать помог, обнял ее…
– Не плачь, чадо, душа его нынче
Любава зарыдала уже на плече патриарха, а Борис решил, что сие не отступление, а военный маневр. И ретировался.
Поговорить правда с Истерманом. Вот кто может знать больше о Даниле.
Боярин Заболоцкий к обеду только-только глаза продрал. Тяжелая ночь выдалась.
Это Устинья сделала самое умное, что могла, – пошла да и спать легла. А вот боярину солоно пришлось.
Сначала лекарь Михайле рану зашил. Потом перевозить его запретил, рану тревожить, хотя бы дня три. Пришлось его на боярском подворье устраивать, а к царевичу – а кого тут отправишь? Чай, царевич, не абы кто.
Пришлось заботы о раненом боярыне поручить, а самому ехать.
Царевич тоже дома не сидел, нашелся на Лембергской улице, у Истермана в гостях. Ему боярин все и рассказал. Упал в ноги, кланялся, благодарил.
Когда б не Михайла, погорели бы.
Точно.
Фёдор, как услышал, трость сломал. Тяжелую, черного дерева… просто руками – и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.
Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.
Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича…
А это уже дело государево. Можно «Слово и дело» кричать.
Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел… тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.
Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.
Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.
Ну так посмотрим… все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.
Подумаем…
Царевич уехал – сынок домой пожаловал.
Служба, понятно, а все ж пораньше бы его… а то приехал на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына – и тоже спать пошел.
Подождут все дела до утра. А лучше – до обеда. Ему уж не семнадцать – резвым козликом скакать…
Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли,
А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.
Устя и Илюшка.
– Батюшка, позволишь слово молвить?
Боярин на сына посмотрел, живот погладил.
Гневаться неохота. Хорошо пироги легли.
– Говори, сынок.
– Батюшка. – Илья смотрел почти отчаянно. – Знаю я про Марью Апухтину. И про дочку ее тоже знаю. Устя сказала.
Боярин брови насупил.
Знает он. И что теперь – ругаться будет? Потребует на ком другом жениться? Так-то может… всякое бывает, хоть и редко.
– Батюшка, а когда я Машкину дочь в семью приму, не сможем мы у боярина Апухтина еще чего потребовать?
– Хм?
Тут уж мысли у Алексея Заболоцкого резвыми конями вдаль помчались.
Да попросить-то можно, там еще мельничка доходная, но…
– А с чего ты так решил, Илюша?
– Почему нет, батюшка? Устя к Машке ездила, она и сказала, что тоскует девка, из-за ребеночка слезы льет. Ну так… я и не против, пусть будет. Значит, и плодовитая, и рожать может, и наших детей любить будет. И мне обязана будет. Мы ж скажем, что это я с ней… тогда. Встретились, случилось, да я и не знал, а как она призналась, так и поженились. Девка – это ж не парень, ей не наследовать… авось и не объест. Подрастет – замуж выдадим за кого семье полезного… Апухтины всяко нам должны будут. Никола Апухтин внучку-то никуда не денет, а боярыня Татьяна крепко злится. Ей чужие языки поперек горла, а так и рты заткнем, и нам лучше…
– Ишь ты, мудрый какой.
– Так ты, батюшка, тому и учил. Чтобы все в семью, чтобы род крепить.
Алексей задумался.
Почему нет-то? Умная мысль сыну в голову пришла. Сам додумался или подсказал кто? Посмотрел на Устинью:
– А ты чего?
– А я тоже за Машку просить, батюшка. Очень уж она вчера убивалась. Родная же кровиночка…
Понятное дело – баба. Вечно у них какие-то жалости да слезности. Боярин и махнул рукой.
– Ладно. Поговорю я с Апухтиным… когда согласится он, пусть девчонку привозят.
– Когда поедем, батюшка?
– Да хоть и сейчас поедем. Ладно… через часок. Прикажи пока коней заложить да подарок какой невесте найди.
– Благодарствую, батюшка.
Алексей только рукой махнул.
А и ладно. Тут сразу несколько уток одной стрелой сбить можно. И Апухтины довольны будут, и срам прикроется, и когда узнает кто лишнее… а тоже шипеть не станут. Не гулящую взял за себя Илюха, а просто было у них до свадьбы.
Ну так удаль молодцу не в укор, а Машка молчала до последнего, вот и не знал никто. А как призналась она, так и оженили ребят. Дело житейское. И сраму никакого.