Возвращение
Шрифт:
Какие у нее глаза? Губы?
Да Михайла бы и век на то не ответил! Смотрел бы и смотрел. И лучше ему ничего не надо…
Красивая?
А он и того не знает. Потому что она не красивая. Она – единственная в мире. Вот такая, как есть.
Устинья Алексеевна Заболоцкая.
Не был никогда Фёдор особенно любезен с девушками. Вот в гостях у Истермана, у лембергцев, там ему полегче было. Там девки другие, они и посмеяться могут, и с мужчинами рядом
А боярышни…
О чем с ними говорить-то надобно? Стоит кукла глупая, разодетая, разнаряженная в сорок пять одежек, вся набеленная-нарумяненная. Там и не поймешь, то ли человек перед тобой, то ли чучело какое! Глазами хлопает, а двух слов связать и не может. Чужеземных языков не ведает, беседы поддержать не умеет.
А мать и дядюшка еще и в уши шепчут, мол, бабе ум не надобен. Бабы для другого нужны!
Как же!
Матушке про то бы и сказали! Мол, не надобен тебе ум, баба, обойдешься.
Но было и нечто такое…
Не мог Фёдор забыть ту девушку, которая его вылечила. Не мог.
Закрывал глаза – и ее видел. Словно светлый образ. И сейчас… она?!
Мнилось – сразу узнает, как встретит. Но смотрит – и понять не может. Та? Другая?
Тонкие брови поднялись, в серых глазах изумление мелькнуло. А потом маленькая рука уверенно взяла у него тряпку, еще раз прошлась по лицу, стирая остатки краски. И Устинья пристально вгляделась в царевича.
– Не бывал ты в нашем доме, царевич. Прости, коли где встречались, а я и не помню?
Фёдор даже пошатнулся, так горько ударило разочарование.
Не она?!
А так похожа…
Чего Устинье стоило говорить спокойно? Она и сама не знала. Внутри все горело, корчилось, серым пеплом осыпалось.
Я!!!
Я, та самая ненужная, нелюбимая, ненавистная жена, та самая, которую ты упрячешь в монастырь, а потом приговоришь к смерти по ложному обвинению. Я!
Та самая, которая спасла тебе жизнь, хоть и не желала этого!
Я!
Как же я тебя ненавижу!!!
Но это было внутри. А вовне Устинья смотрела ровно и разговаривала любезно. Оно понятно, боярышне смущаться положено, краснеть и молчать, да только поздно уже овцу из себя изображать. Не поверит никто.
Овцы по ярмаркам не бегают, за няньку в бой не кидаются, так не командуют. Поздно.
Надо быть разумной и спокойной. И такое ведь бывает.
– Не бывал я в вашем доме, боярышня. Но приду обязательно.
И так это было сказано…
С обещанием. Мрачным, тяжелым. Словно камень на могилку положили.
Данила Захарьин тут же рядом оказался, братец царицын, зажурчал, как в нужнике:
– Что ж ты, Феденька, честную девушку пугаешь? Смотри, стоит ни жива ни мертва. Успокой,
И взгляд на Устинью. Скажи хоть что-то, не молчи!
– Не виноватая я перед тобой, царевич, – подтвердила Устя. И это было чистой правдой. – Прости, коли в чем обидела, только скажи, в чем моя вина.
Фёдор выдохнул.
Красная пелена, которая застилала глаза, рассеивалась. А и правда, в чем виновата девушка? В своем сходстве? В том, что НЕ ТА?!
Ничего, найдет он свою жар-птицу. А эта… пусть ее, чего гневаться?
Данила Захарьин дух перевел.
Хорошо хоть, девка разумной оказалась. Вздумай она сейчас отнекиваться или глупости какие говорить, не закончилось бы это хорошим. Вон у племяша уже глаза выкатываться начали, а сейчас вроде как и ровненько все.
– Все хорошо, боярышня. Прости, обознался я, за другую тебя принял.
Устя улыбнулась. Совсем чуть-чуть, робко, неуверенно.
– Чему и удивляться, царевич. Таких, как я, много. Вот смотри, сестрица моя, Аксинья, еще краше меня. Хотя и схожи мы внешне.
Аксинья только глазами захлопала.
Фёдор посмотрел на нее, подумал пару минут. Не краше, конечно, это уж Устинья сказала, чтобы сестру не обидеть. Но и правда – похожи две девицы. Устинья как книга, Аксинья как список с нее. Может, и еще такие есть…
– Теодор! – С приходом Рудольфуса Истермана в домике стало намного хуже пахнуть. И это еще остальные лембергцы сюда не вошли. – Мне сказали, что ты поспешил сюда…
Истерман бросил взгляд вокруг, оценил обстановку – и воззрился на Фёдора с немым вопросом. Она?!
Фёдор качнул головой.
Не она.
Истерман поднял брови, но дальше вмешиваться не стал, решил, что пока без него разберутся. И Данила Захарьин, который ревниво поглядывал на Истермана, не подвел.
– Сейчас я прикажу, боярышня, доставят вас домой честь по чести.
Устя поклонилась в пол.
– Благодарствую, боярин. Благодарствую, царевич.
Данила вышел, Фёдор отступил к Истерману, Устя вернулась к Дарёне, которая чуть заново не обеспамятела от таких дел.
– Устя, да как же это…
– Ты лежи, нянюшка. Я выросла уже, я справлюсь.
– Так царевич же…
– Не Рогатый же. Чего его бояться, небось человек тоже.
– Царевич! – Аксинью распирало до восторженного писка, Устя прищурилась – и крепко наступила сестре на ногу.
– Молчи! Хоть слово скажешь – за косу оттаскаю!
Аксинья поняла, что угроза нешуточная, и даже сникла.
– Злая ты, Устька!
– Молчи пока! Молчи, коли сама не видишь, я тебе потом все объясню. Слово даю!
Аксинья послушно замолчала. Но губы надула – пусть сестра видит, что Аксинья обиделась.