Возвращение
Шрифт:
Вот и родное подворье.
Устя выскочила наружу молнией:
– Игнат! А ну, иди сюда! Помоги нянюшку в дом перенести, упала она! Влас, и ты бегом ко мне! Ну-ка, взялись, подхватили… нянюшка, сама идти и не удумай! В нашу светелку ее несите, да с бережением, и кладите на мою лавку, осторожно.
Не распоряжалась так раньше боярышня, голоса не повышала, вот и не сообразили ничего холопы. А когда послушались да понесли, и спорить было поздно.
– Аксинья! Иди с нянюшкой, пригляди! А я к маменьке.
Аксинья не возражала. Пусть Усте и достанется. Сестру она любила, а вот розги…
– Маменька, казните, моя вина.
Устя опустилась перед боярыней на колени, показывая, что примет любое наказание.
Боярыня Евдокия аж иголку уронила, которой вышивала, та на нитке повисла.
– Устя?
– Матушка, все моя глупость. Моя вина. Побывали мы на ярмарке, рябину купили, а как уходить собрались, несчастье приключилось. Какой-то дурачок побежал, Дарёну толкнул, та и упала. Обеспамятела.
– Ох!
Дарёну боярыня любила как родную.
– Матушка, все с ней уже в порядке, я наказала ее в нашу светелку перенести, сама за ней приглядывать буду.
Боярыня перевела дух. Ну, если все нормально, то… дочь она, конечно, отругает. Но ведь непоправимого не случилось, правда же?
– Матушка, на ярмарке царевич Фёдор оказался. На глазах у него несчастье случилось.
– Ох…
Боярыню пришлось отпаивать водой. И дальше новости оказались не лучше. И про предоставленные Устинье возки, и про боярина Данилу, и про письмо, которое прибудет для отца.
Как тут за голову не схватиться?
– Устенька, натворили вы дел…
– Виновата я, матушка. Моя вина – мой и ответ.
– Вот спиной и ответишь. На лавку ложись да подол задирай.
Устинья и не спорила. Да и била матушка без души, скорее не для наказания, а для отца. Для служанок представление устраивалось.
Вернется тятенька, а ему и доложат, мол, было такое. Боярыня потом дочь высекла да за нянькой ухаживать приставила. Досталось ей уже, а два раза за одну вину не наказывают.
Может, и сойдет так?
С тем Устя и отправилась ухаживать за няней.
А спина все равно ныла. Жаль, себя лечить не получится.
Ночью, лежа на лавке и чутко прислушиваясь к дыханию нянюшки, Устя подводила итоги. Нельзя сказать, что день был плохим. Но и хорошим его назвать нельзя.
Все люди из ее прошлого, которых она бы и видеть никогда не хотела, все сошлись воедино. Это плохо. Ею заинтересовались – это плохо.
С другой стороны, а как она должна действовать? Ей НАДО быть во дворце. Но просто так ее никто туда не пригласит. Поэтому…
Пусть идет как идет. Устя в себе не сомневалась. В прошлый раз она не справилась, но в этот…
Она сильно заинтересовала Фёдора. Даже в худшем случае она уже не будет бессловесной куклой, с ней уже придется считаться. А в лучшем…
Сильно закололо сердце.
Неужто она ЕГО увидит?
Увидит, в глаза посмотрит, улыбнется, одним воздухом с ним дышать будет?
Живой он! Понимаете, жи-вой!!!
Кто любимого человека не хоронил, над гробом не стоял, окаменев от горя, волосы на себе по ночам не рвал, в подушку
Сама умрет, а его защитит.
Худо ли, хорошо, а сегодня она к нему первый шаг сделала. Она справится.
В груди, над сердцем, ровно горел черный огонек. И казалось Усте, что стал он сегодня чуточку сильнее. Может, он от ненависти разгорается? Кто ж ответит?
Там видно будет.
Глава 4
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой
Я сплю чутко. Когда Аксинья поднялась ночью и куда-то пошла, я последовала за ней.
Сестра шла на чердак. Тихо, но уверенно. Кажется, она не раз туда ходила. Я за ней не пошла, я подождала, пока она вернется и уснет. Няня тоже спала, приехавший лекарь дал ей сонных капель. Я его не звала, но мне кажется, тут позаботился боярин Данила. Он добрый, несмотря ни на что.
Фёдору и в голову бы не пришло думать о какой-то няньке. Истерману – тем более.
Но лекарь приехал, дал няне капли, и она спала. И сердце ее билось ровно-ровно. Дар подсказывал: она выздоровеет.
Потому я решилась оставить ее второй раз за ночь и уже сама, таясь и оглядываясь, поднялась на чердак.
Холопки не слишком усердны, и следы Аксиньи я сразу увидела. Про пыль она не подумала. Зацепила рубахой. Сундук, потом половица… ага. А вот на окошке пыли почти нет.
Одна из досок поддалась сразу же. И под ней золотым шитьем блеснула мошна из дорогой алой кожи. Золотые завязки, шнур золоченый…
Ах ты ж нечисть мелкая, негодная!
Кто? Оба!
Михайла, который, надо полагать, моей сестре передал тот кошель, вот ведь как сложилось. И сестрица, которая могла бы его отдать хоть бы и мне, а предпочла промолчать и утаить.
Кошель я достала и рассмотрела.
Нетронут.
Этот узел я знала, Фёдор его любил. Любит.
Лембергский узел. Его показал Фёдору один из друзей Истермана, бывший моряк [16] .
Аксинья просто побоялась его развязывать, понимая, что обратно завязать не сможет никак. А я смогу. И я распутала узел. Он сам распустился в моих пальцах, только потяни за нужный конец.
Блеснуло серебро.
Я пересчитала монеты.
В моих руках оказалось ровно двадцать рублей. Серебром [17] .
16
В нашей истории этот морской узел носит название «фламандский», похож на знак бесконечности. И завязывать его не так чтобы просто. Уметь надо.
17
Русский рубль 1704 г. весил примерно 28 грамм серебра. 28 x x 20 = 560 грамм. Приличный вес, конечно, когда мошну срезали, царевич сразу это понял. А вот по объему это не так много, Аксинья могла спрятать деньги на себе.