Возвращение
Шрифт:
— Не понимаю я тебя! — детски удивлялась Лерочка, попивая джин с тоником у меня в гостях. — Заживо себя похоронила! Ты же красивая баба, а двадцать восемь — это еще не вечер! Нужно каждый миг, каждый час ловить, чтобы было потом что вспомнить! Пожалеешь после!
— Об этих?!
— Тьфу ты, говори с тобой!..
Лерочка изо всех сил пыталась устроить мою судьбу без моего согласия; как роковой женщине, в свои двадцать пять пережившей два развода, Лерочке изо всех сил хотелось стать чьим-нибудь ангелом-хранителем и соединить любящую пару в прочном и взаимовыгодном союзе.
Кандидаты ее, как на подбор, были шкафообразными, туповатыми
— Ну, ты вообще! — утром, за корректорским столом, как всегда нарядно-радостная Лерочка мученически закатила глаза. — Три магазина, «форд», да для нашей Мухосрани… Да иду я, иду! — отозвалась она в ответ на истеричное «Полетаева!» из главредовского кабинета. Модельно шествуя мимо, она укоризненно покосилась на меня и покрутила пальцем у виска. Вопли разного диссонанса продолжали колыхать воздух из кабинета Черно-Белой.
— Они что там, с ума посходили? — возвела очки на лоб Татьяна Ивановна. — Из-за чего?.. Саш, а сборник Басинова вышел?
— Вот именно, что вышел, — вздохнула Сашка-Профессорша, сердито позвякивая кофейными чашками. — Открой-ка на тридцать второй странице…
Пару минут Татьяна Ивановна в растерянном изумлении созерцала нужную страницу.
— Бедное дитя! — отрывается она наконец. — Бедное дитя! Ведь всего одна буква!
— Буква, но какая! И Черно-Белая не заметила, а ведь она — выпускающий. Выкинут теперь Лерку…
Я с любопытством заглянула на тридцать вторую страницу сборника знаменитого краеведа Басинова «Архитектура Зареченска и его окрестностей», где с удивлением обнаружила весьма необычные сведения о том, что «…главным украшением бывшего Благовещенского женского монастыря является одноглазая церковь»!
Все это случилось три месяца назад, и тогда же изумрудный свет вновь вернулся в мою жизнь — яркий, прохладный, неотвратимый, как грядущая неизбывная радость. Нынешний вечерний зной над маленьким сквером густел, наливаясь алым, закатным, в темных длинных тенях шептались целующиеся парочки, с торжественной важностью неторопливо прохаживались коты.
Город к вечеру, казалось, терял свое привычное угрюмое уродство и облекался странной, прозрачной красотой, такой прозрачной и призрачной, что казалось, будто на фоне закатных облаков даже тоскливые квадраты его приобретают вид дворцовых сводов и кружевных анфилад. Эта хрупкая красота таяла под беспощадным взором алмазной бездны космоса, но пока еще она живет, трепещет, и я упиваюсь ею, с улыбкой думая о Лерочке и ее восторженно-розовой беспечности. Каждый выбирает себе жизнь, и самое главное — не пожалеть о выбранном. Но я иногда жалею. Мимо деревьев, переполненных птицами, мимо синих кособоких киосков и цветочных клумб, мимо счастливых и несчастных, влюбленных и разлюбивших, я, тихо улыбаясь, бреду домой, чтобы свернуться под узорчатым пледом и увидеть свой рай, свою радость и неизбывную потерю на рассвете моей жизни — мой изумрудный свет. Огни вечернего города, словно канделябры невиданного дворца, холодно и ясно мерцают мне вслед.
Глава IV
Они не считали, сколько миновали рассветов и закатов, они брели по пустынной, странно-пустынной лесной светящейся
Принц мечтал о чем-то, смотря на редкие робкие звезды, проклюнувшиеся над головой.
— О чем они говорят? — обернулся он к Коту.
— За тысячи лет, — назидательно сообщил Кот, — можно было научиться их языку.
— Я говорил на их языке, я беседовал со всеми деревьями в моей Долине, а когда отняли её, то заставили забыть и их язык. Ты оказался счастливее меня…
— Я знаю, прости, — заторопился Кот. — Они говорят… — Кот закрыл глаза, и голос его, глухой и хрипловатый, дивно изменился и зазвучал протяжно и напевно, как лесной потаенный ключ. — Они говорят, что мы с тобой красивы и молоды, но старше, много старше их. Они говорят, что вокруг тебя — печаль, а вокруг меня — радость, и что нам разлучаться нельзя. Они говорят, что тысячелетний ужас больше не вернется и впереди сияет Долина, а по дороге к ней, улыбаясь улыбкой смерти, ждут три испытания. Могильным холодом…
— Перестань заворачивать! — рассердился Принц. — В тебе погиб наисквернейший поэт!
— Я перевожу речь деревьев! — обиделся Кот. — И не я виноват, что за тысячи лет и они набрались от людей всей этой поэтической ерунды…
— Ты намного лучше, когда молчишь, — честно признался Принц.
Ночь пролетела, как темная, тяжелая минута на берегу безымянной реки у костра. Кот спал, что-то сварливо бормоча во сне, Странник-Принц следил за танцем огня, и видения множества прошлых жизней вставали перед ним. Вырисовывалось, вспыхивало, смеялось и плавилось в плещущем огне единственное на свете лицо, лицо Утраченной Вовеки Возлюбленной, а на темном горизонте сверкали и таяли травы и леса Утраченной Вовеки Долины. Сотни жизней его, прожитых в разных пленительных уголках мира, казались бледными призраками по сравнению с полнотой, светозарностью и счастьем того бытия, которое длил он в Долине. Тысячи женщин восходили на ложе его в промелькнувших, как утренний сон, жизнях, но ни одну не запомнил он, ни одной не отдал исковерканное разлукой сердце. Ее образ больше не повторялся в веках, он был дарован, как Высшее Благо, вместе с Долиной, и отнят с ней, а он помнил.
Он помнил ее до влажной вишневой родинки, до пряди выгоревших волос, до золотых солнечных пятен на плечах, до шепота и смеха. Она приходила во снах, сдержанно-спокойная, печально-улыбчивая, с алеющим рубцом на руке, в шелестящих, пепельных одеждах.
«Вернись!» — шептал он, и плоть и душа его умирали тысячью смертей и не могли умереть, а она, как отражение в воде, рассыпалась на сверкающие грани и таяла. И сон пах лавандой одежд ее, говорил ее голосом, смеялся ее смехом, и он, просыпаясь от великой тоски по ней, обнимал не ее тело, смотрел не в ее лицо и проклинал ту, что делила с ним эту его жизнь и эту его ночь.
Костер погас, и он остался во мраке, безмолвный, бессильный, ужасающе одинокий, а восток медленно бледнел, и самая яркая звезда золотой каплей задрожала на горизонте.
— Холодно! — сонно мяукнул полупроснувшийся Кот, и Странник молча протянул ему плащ.
— Нам пора…
— Холодно, сыро, и всё по-дурацки… — продолжал капризничать Кот. — Знаешь, я готов смириться даже с кошачьим обликом, в который ты одел меня когда-то, только бы не пускаться по этой чертовой дороге… Ну, и куда мы теперь?