Возвращение
Шрифт:
Глаэдр помолчал, глядя куда-то между ними. Единственное, что двигалось и жило в нем — это его огромный блестящий глаз.
«То, что соединяет вас, превосходит любую более простую связь двух душ. Ваши души или сами ваши личности — называйте, как хотите, — соединились ещё, так сказать, у своих истоков. — Круглый драконий глаз упёрся в Эрагона. — Вот ты веришь, что душа человека существует отдельно от его тела?»
«Не знаю. — Эрагон и впрямь этого не знал. — Сапфира как-то раз извлекла меня из моего тела и позволила посмотреть на окружающий мир её глазами. И мне казалось тогда, что я более не имею никакой связи с собственным телом. Если духи мёртвых, которых иногда способны
Выпустив острый, как игла, кончик когтя, Глаэдр быстро сунул его под камень и извлёк оттуда древесную крысу, прятавшуюся в норе. Он слизнул крысу длинным красным языком, и Эрагон поморщился, мысленно почувствовав ужас зверька, в одну секунду расставшегося с жизнью.
«Когда разрушена плоть, разрушена и душа», — удовлетворённо сказал Глаэдр.
«Но ведь животное — это не личность», — запротестовал Эрагон.
«Неужели после стольких уроков медитации ты все ещё веришь, что кто-то из нас, так называемых мыслящих существ, так уж сильно отличается от древесной крысы? Что мы одарены неким чудесным свойством, которого лишены прочие существа? Что мы способны продолжать жить и после смерти?»
«Нет», — пробормотал Эрагон.
«Я тоже так думаю. А потому, когда дракон или Всадник опасно ранены, они обязаны, укрепив сердце, во что бы то ни стало разорвать существующую между ними тесную связь, дабы тот, кто остался цел, был защищён от ненужных страданий или даже безумия. И в такой момент — поскольку душу нельзя отделить от тела — очень важно воспротивиться искушению взять душу своего партнёра в своё тело и укрыть её там, поскольку это однозначно закончится гибелью обоих. Даже если бы это и было возможно, все равно недопустимо, чтобы в одном теле существовало одновременно несколько душ или несколько сознаний».
«Как это ужасно, — воскликнул Эрагон, — умирать в одиночку, вдали даже от того, кто тебе ближе всех на свете!»
«Каждый умирает в одиночку, Эрагон. Будь ты королём на поле брани или жалким крестьянином, лежащим на смертном ложе в кругу своей семьи, никто не последует за тобой в вечную пустоту. А теперь я хотел бы, чтобы вы поупражнялись в разделении своих сознаний. Начнём с того…»
Эрагон уставился на поднос с заботливо приготовленным ужином: хлеб с ореховым маслом, ягоды, бобы, миска с зелёным салатом, два яйца вкрутую — эльфы уверяли его, что употребляют в пищу только те яйца, которые не были оплодотворены, — и кувшин свежей родниковой воды. Он знал, что все это очень вкусно, что эльфы стараются проявить все своё кулинарное искусство, готовя ему еду, что даже королеве Имиладрис вряд ли подают лучшие кушанья, чем ему.
Но он даже смотреть на поднос не мог.
«Я мяса хочу! — мысленно простонал он и вернулся в спальню. Сапфира удивлённо посмотрела на него со своего возвышения. — Я бы согласился даже на птицу или рыбу — да на что угодно, кроме этих осточертевших мне овощей! Я ими не наедаюсь. Я ведь не жвачное животное, чтобы меня кормили одной травой и корнеплодами!»
Сапфира расправила лапы, подошла к люку, заглянула туда и сказала:
«Я тоже давно уже собираюсь слетать на охоту и как следует закусить. Хочешь ко мне присоединиться? Ты сможешь приготовить себе сколько угодно мяса, а эльфы никогда об этом даже не узнают».
«С удовольствием! — встрепенулся Эрагон. — Нам понадобится седло?»
«Нет, лететь тут недалеко».
Эрагон достал соль, душистые травы и прочие специи, осторожно, стараясь лишний раз не тревожить спину, сел верхом на Сапфиру, и она сразу набрала высоту, позволив восходящему воздушному потоку нести
«У воды в траве полно кроликов, — сказала она ему. — Посмотри, сможешь ли ты поймать их. А я между тем поохочусь на оленя».
«Как? Неужели ты не захочешь поделиться со мной своей добычей?»
«Нет, не захочу, — ворчливо ответила она. — Но поделюсь, если эти мыши-переростки сумеют от тебя удрать».
Эрагон улыбнулся, глядя ей вслед, и повернулся к густым зарослям осоки и пастернака, в изобилии росшего возле озера; он был твёрдо намерен раздобыть себе на обед жаркое.
Не прошло и минуты, как Эрагон достал прямо из норы парочку мёртвых кроликов. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы мысленно выследить зверьков и убить их одним из смертоносных магических заклятий. К сожалению, то, чему он научился у Брома и Оромиса, лишало процесс охоты всякого азарта, и Эрагон даже с некоторой грустью вспоминал то время, когда ему приходилось старательно развивать свою способность разбирать следы. Он даже поморщился. Такой способ охоты лишал это занятие всякого смысла, ведь за пять минут можно было запросто наполнить дичью целый мешок. «Даже когда Бром заставлял меня охотится с помощью камешка, это все-таки требовало каких-то усилий и ловкости, а теперь… это просто убийство».
И тут он вдруг вспомнил предупреждение оружейницы Рюнён: «Если можно получить все, произнеся лишь несколько слов, любая цель теряет свой смысл. Ведь интересен лишь путь к цели, а не она сама».
«Надо было обратить на эту старуху больше внимания», — с сожалением подумал Эрагон.
Уверенным движением он выхватил свой старый охотничий нож, освежевал и выпотрошил тушки, затем, отложив в сторону сердце, лёгкие, почки и печень, закопал все отбросы, чтобы их запах не привлёк падалыциков. Сделав в земле углубление, Эрагон разжёг небольшой костерок — с помощью магии, поскольку забыл взять с собой кремень и кресало. Он жёг костёр до тех пор, пока ямка не наполнилась углями. Затем, срезав кизиловый прут, он ободрал с него кору и подержал прут над углями, чтобы высушить горький сок, надел освежёванные тушки на прут и подвесил их над угольями, пристроив прут на две рогульки, воткнутые в землю, а потроха выложил на плоский камень и поджарил отдельно, точно на сковороде.
Сапфира, вернувшись, нашла его сидящим на корточках возле костра и неотрывно глядящим на готовящееся мясо. Она приземлилась, держа в зубах убитого оленя; второй олень, уже наполовину съеденный, свисал из её когтистых передних лап. Вытянувшись во всю длину на густой траве, она принялась грызть свою добычу, уничтожая убитое животное целиком, вместе со шкурой. Кости так и трещали на её острых зубах, точно сухие ветки в пламени костра.
Когда крольчатина была готова, Эрагон немного остудил жаркое, глотая слюни и с наслаждением вдыхая аппетитный аромат, исходивший от покрытых блестящей золотистой корочкой кроличьих тушек.
Он уже открыл было рот, чтобы проглотить первый кусок, но вдруг вспомнил свои путешествия по мыслям птиц, белок и мышей, вспомнил, какими живыми и полными сил они были, как старались выжить даже перед лицом грозной опасности. И если такая жизнь — это все, что у них есть…
Эрагона охватило отвращение к самому себе; он отшвырнул злополучные кроличьи тушки, потрясённый осознанием того, что убить этих кроликов — это все равно что убить людей. Желудок свела судорога, и его чуть не вывернуло наизнанку.