Возвращено на доработку
Шрифт:
Из плотной кожи, аппетитного шоколадного оттенка. С отстёгивающейся курчавой подкладкой искусственного меха. Отстегнул и за пиджак сойдёт Для Нехлидово прямо очень роскошная. Долго он ее носил. Подвытерлась. Мать подкрашивала даже. Я уже потом донашивал. А теперь вот значит… опять.
– Ну как ты? – Не помню, кто именно задал наконец этот вопрос. Такое впечатление, что оба сразу, хором.
Мы сидели за чаем. Обедать было ещё рано. Суббота в одиннадцать для меня обычно только начиналась.
И я стал рассказывать. А сам смотрел на своих. Что и мои теперь
– Мам, ну а вы-то, как тут?
– Ой, ты знаешь, хорошо!
Отец при этих словах втянул воздух, растянул губы в подобие улыбки и уставился в тарелку, а мать продолжала:
– У меня сейчас такой класс на выпуске! Я даже своим в Москву писала. Покажу тебе тетради – как раз после итоговой. Поразительная строгость в вычислениях. Все прямо молодцы – ну почти. Половина ходят ко мне на факультатив. Поедут поступать.
«Мама, мама, ну какие тетрадки? А может и в самом деле всё хорошо?»
Отец поднял брови и кивал в такт маминым восторженным репликам.
– Верно, Отец? – Это она типа ему пас передала. Ну и я подыграл:
– Да, пап, как у тебя? Как дядя Коля?
– Ну что, я теперь предприниматель. Да мать? – У него получилось «прыдпрыниматель». Он довольный засмеялся.
– Ладно не скромничай. Фирму, скажи, основали. – Мать распрямилась. – С дядей… Колей.
Тут они оба потупились, переглянулись. Отец взял бутылку с водкой.
– Помер Николай Сергеич. Давай помянем. – И Матери: – Да не буду я, не сверли.
– Ох ты! – У меня вырвалось от неожиданности. – Такой крепкий вроде всегда был.
– Да, крепкий. – Отец досадливо качал головой и морщился, как от боли. – Открыл я. Не фирму (в мамину сторону), а ИП. Типа ЧОПа что-то. Парней после армии, кто не определился, берем. Ну и к фурам, главным делом, пристраиваем. Транспортных-то много контор. А сопровождение? Один водила, иногда без сменщика даже. Потому как городские ЧОПы за экспедиторов просят – ой-ой-ой – сам бы так работал. Экономят. А фуры вскрывают, бывает. Ну вот мы и стали рейсы брать, потихоньку раскручивались. Шестьдесят почти человек сейчас. Ты выпей, а то нагреешь. – Усмехнулся.
Я махнул и мама пригубила и сморщилась. А он продолжил:
– Зря дядя Коля конечно за того парнягу вписался… – Отец почесал макушку. – Не вышел у нас один, а ему в рейс. Уже и оплачено всё, и клиент большой – кинуть никак. Николай полез сам на подмену. Мол, не старый ещё. Ну и на ночёвке какой-то шухер был. Тент порезали, чтоб шины из кузова тягать – груз, значит. Дядя Коля быстро всех раскидал, но кто-то в него из кустов шмальнул. В больнице уже кончился.
Отец налил нам с мамой ещё по капельке.
– Ну вот, а потом явился
– Да, – я почувствовал, как горит лицо. – Не вписался бы дядя Коля, все равно кого-то хоронили бы.
– Не скажи. Другому бы вломили просто. А дядю Колю хрен отпиздишь.
Отец покряхтел, поохал.
– Но факт остаётся. Грабителей навёл охранник. Половины клиентов как не бывало. Ровно на следующий день. – Он опять почесал макушку.
– Так что, фирма не фирма, а без своего огорода никак. Да, мать? – Оскалился и подмигнул мне, но как-то не весело.
Я почему-то вспомнил, как в детстве уже лето и каникулы, но утрами ещё прохладно. А у меня есть новенький велик. А велик тогда ведь далеко не у каждого, но у приятелей тоже есть. И родители начинают: «шел бы погонял, там такое солнце уже». А я знаю, что ещё холодно, но хочется взяться за мягкие пластиковые ручки – они как влитые. Я пересиливаю и иду – а там всё-таки холодно и да, солнце, но оно наверху, далеко, а внизу везде тень, от деревьев, от домов. Припекает на открытых местах – на дороге, но там машины. По полю тоже особенно не погоняешь. Друзей никого – конечно! Но я катаюсь, и мне с одной стороны здорово, но холодно. Временами выезжаю из под деревьев на солнечные пятна – отогреваюсь. И хочется покрутится на таком пятне подольше, но оно такое маленькое, что быстрее проскочить до следующего. Но вот постепенно их все больше, все теплее. Начинают появляться ребята, и я постепенно забываю, что мне было холодно, потому что уже тепло.
Мама опять рассказывала про школу, про своих ненаглядных выпускников. Ее то и дело срывало, и она с мольбой тихонько атаковала отца:
– Может ну ее вообще эту охрану – деньги, но опасно – проживем как-нибудь. Скажи ему, Максюш.
Отец улыбался. Я его не отговаривал. У меня же опять нахлынула та гордость за отца, как после того неспортивного нокаута с ножевым. «А смогу я так когда-нибудь?»
И ещё я себя спрашивал: «А теперь мне тепло или холодно?» И вроде бы поговорили, и не по телефону даже. Но я не чувствовал, что это оно, то самое, солнечное пятно. До него ещё доехать бы, дотянуться. Что-то ещё такое друг другу сказать.
Только что? Вот мы вроде разговариваем, рядышком сидим. Но между нами что-то будто есть. Разделяющее. Когда оно появилось? Или просто я повзрослел и отделился, отгородился. Даже обнимая отца, мне уже не вернуть то детское опьянение от одного запаха, в котором полная такая кромешная безопасность. Сейчас мне и запах не слишком приятен. И от этого даже стыдно. А если бы я не уехал? Господи, что бы я здесь вообще делал?
А что, вот Витёк Трясогузов, наш с Валеркой сокурсник, диплом делал у своего отца на фирме и работать к нему потом пошёл. Я бы тоже так мог? Или не мог? Кого спросить? «Дяденька, не подскажете дорогу к лифту?»