Возврата нет
Шрифт:
Елена Владимировна с удивлением посмотрела на Михайлова, потому что он при этом неожиданно засмеялся. Что же хорошего в том, что Андрей опять попал в их лапы?
— Нет, того, что ты думаешь, — отвечая на ее молчаливый вопрос, сказал Михайлов, — уже не могло случиться. Обратно в лагерь смерти его вряд ли должны были отправить. Ты забываешь, что это было уже не в сорок первом году и даже не в сорок третьем, а к концу сорок четвертого года. К этому времени их машинка-автомат уже совсем разболталась и от хваленой немецкой налаженности не осталось и следа. Датские гаулейтеры меньше всего заботились
Сейчас он улыбался и говорил ей «твой Андрей», а еще вчера он проволочил мимо нее ноги с мрачным огнем в глазах. Она уже вся изболелась за него и сама стала больная. Когда все это кончится?!.
— Ну, я пошел, — сказал он, хватаясь за шляпу.
— Куда? — спросила Елена Владимировна.
— К Дарье в бригаду. Сто лет там не был.
Близко осень. Медленной водой, смывающей хуторское крутобережье, унесло и последний месяц лета — август.
То, что осень близко, можно прочитать не только в желтеющей раньше других листве тополей и на желтых развернутых ладонях сжатого за буграми поля. Гулкая россыпь звуков, взлетающих над водой, возвещает о ее приходе.
Как весной охаживали хозяйские молотки борта и днища лодок, опрокинутых на берегу, так и теперь охаживают бока и днища винных бочек. Под прощальными лучами ласкового сентябрьского тепла на осевших в землю сохах доспевают в садах гроздья винограда. Скоро под прессами зашипит сок, и кисло-сладкий бражной аромат опять будет хватать за ноздри.
Но и сейчас уже, прислушиваясь к разнобойному разговору молотков с бочками, отвечающими им протяжными и радостными вздохами, почти безошибочно можно узнать, кто и какой надеется взять урожай со своих кустов и получить на трудодни и сколько собирается выпить вина за долгую зиму.
В хуторе слышат, как под навесом во дворе у Стефана Демина одна, другая, а потом и третья бочка стонут пустопорожним басом, как эхо в задонском лесу. И люди с интересом поглядывают на деминский садок — восемь кустов-шестилеток, посаженных на яру перед окнами дома. Не с них ли надеется Стефан заполнить все бочки? Дарья Сошникова проходит мимо по переулку в сады и, заглядывая через плетень к Демину во двор, интересуется:
— Ты, зятек, не бондарем решил заделаться? — И так как зятек, не поднимая головы, продолжает кружиться у бочки, она по-родственному сокрушается: — Нет, тебе, Стефан, со всех восьми кустов в эти три бочки никак вино не поместить. Придется еще две или три штуки склепать.
И она продолжает свой путь под заметно участившуюся ожесточенную дробь деминского молотка. Он теперь уже не стучит, а стреляет, как крупнокалиберный пулемет: оглушительно, зло и тяжко.
Дарья спускается по переулку на дорогу к садам, и можно поклясться, что на лице у нее — в приподнявшихся бровях, в серых веселых глазах и в складке губ — загадочная затаилась улыбка.
И еще один состоялся у Дарьи со своим зятем
Дарья шла рядом с агрономом Кольцовым из садов в новом кремовом платье, засеянном крупным синим горошком, в чувяках на босу ногу, приспустив на плечо бязевую косынку, и чему-то смеялась, поворачивая голову к своему спутнику, который придерживал на ходу рукой велосипед. Отлучавшийся на обед Демин возвращался к себе в сторожку с плетеной пустой кошелкой, со свернутым в ней мешком и резаком, которым косят траву коровам и козам.
Встретив сощуренный, понимающий взгляд зятя, Дарья тоже сощурилась и, не спуская с его кошелки взгляда, не сторонясь на стежке, заставила его обойти ее сбоку.
— Иван Степанович, я тебя догоню, — приостанавливаясь на стежке, сказала она Кольцову и, оборачиваясь к Демину, совсем другим голосом окликнула: — Обожди, Стефан!
Он тоже остановился вполоборота, ничего доброго не ожидая от этой встречи. Агроном Кольцов удалялся от них по стежке, придерживая рукой велосипед с привязанным к раме коричневым стареньким портфелем. Но Дарья, должно быть, нарочно, в надежде, что и он будет слышать ее слова, громко сказала Демину:
— Ну, вот что, Стефан, сейчас же, как придешь в сады, отгонишь свой баркас домой, и больше чтобы я его не видала. Пора! Хватит с тебя и того, что ты уже в этой кошелке переносил.
— Ты уже и нашу корову на паек посадить хочешь, — мрачновато сказал Демин.
— Не крути, Стефан. Ты думаешь, что только ты один здесь умный, а кругом все дурные, — повышая голос так, что и эти ее слева обязательно должен был слышать Кольцов, сказала Дарья. — Сверху ты ее, правда, кошелку, травой притрусишь, а что под ней? В ребятишек за одну кисточку солью стреляешь, а у самого под навесом в бочке уже играет. Еще и колхоз резать не начинал, а ты уже урожай собираешь. Придешь и отгонишь лодку! Я все сказала.
И, не удостаивая больше его своим вниманием, даже не заметив, что он приоткрыл рот, чтобы, видимо, еще что-то возразить на ее слова, она бросилась догонять ушедшего по тропинке Кольцова. Догнав, положила руку ему на плечо и, коротко оглянувшись на оставшегося позади на стежке Демина, что-то сказала. И до слуха Демина донеслось, как с ее заливчатым грудным смехом сплелся густой, басистый смешок Кольцова.
В тот же день Демин отогнал свою лодку от садов к хутору и примкнул против своего дома на цепь рядом с другими лодками за притащенное кем-то на берег большое железное колесо от старой красноаксайской сеялки. Заглянув опять на минуту домой, он коротко спросил у Любавы:
— Дарья у тебя в гостях когда в последний раз была?
— Утром. Ей Андрюшка письмо из части прислал, и она приходила мне читала, — испуганно ответила Любава.
По тону, каким ей был задан этот вопрос, она поняла, что у мужа появилась какая-то еще новая причина быть недовольным ее сестрой. За пятнадцать лет совместной жизни Любава не помнила случая, чтобы он разговаривал с ней вот так сурово.
— Это ты ей разболтала про бочки?
— Что ты, Стефан, я и не слыхала, как она в калитку вошла. Она сперва под навес заглянула, а потом уже по приступкам поднялась.