Возвышение Королевы
Шрифт:
— Это нормально, если ты проявляешь эмоции, Джонатан. Не нужно все это заманивать в ловушку.
— Что ты делаешь с эмоциями? — я наклоняю голову набок, наблюдая за ним. — Ты получаешь от них прибыль?
Уголки его светлых глаз смягчаются.
— Она была твоей матерью.
— Проявление эмоций вернет ее обратно? Должен ли я пройти через эпизод, как Джеймс, и разгромить весь дом, или должен рухнуть, как мой отец, чтобы в какой-нибудь записи было написано, что я оплакивал ее?
— Я понимаю. Ты хочешь быть
— Это не выбор, Итан. Это вынужденная мера. Мой отец не может планировать свой гребаный день без нее, а Джеймс всегда был маменькиным сынком. Если я упаду вместе с ними, ничто не поднимет нас вновь. Банк заберет дом в качестве залога, если никто из нас не соберется с силами.
— Черт. Хочешь, я помогу?
— У меня есть план.
Он хватает бутылку и делает глоток. У нас с Итаном никогда не возникало проблем с тем, чтобы делиться вещами. Это наш способ работы.
— Какого рода план?
— Ты знаешь Лорда Стерлинга?
— Того, кто затаил обиду на твоего отца, потому что твоя мать не выбрала его?
— Да, того самого. Мать бросила его у алтаря, и он до сих пор испытывает унижение. Вот почему он охотится за всем, что построил отец, от компании до дома и даже до летнего домика в Уэльсе.
— Прости, блядь. Что ты намерен делать?
— Найти его слабое место и ударить его по больному месту, чтобы он отвалил на хрен.
У моего отца плохи дела с сердцем. С тех пор как мама заболела, он словно стареет на десять лет каждый день.
Доктор сказал мне и Джеймсу, чтобы мы старались держать его как можно дальше от стрессовых ситуаций. Я ничего не мог поделать с сегодняшним днем, но будущее совсем другое.
Я беру все в свои руки и заставлю заплатить всех, кто опозорил мою семью. В крови, если придется.
— Мне это нравится, — усмехается Итан. — Я в деле.
— Тебя никто не приглашал.
Он обнимает меня за плечи и сжимает.
— Я сам напросился, и ты не можешь меня изгнать. Ты застрял со мной на всю жизнь, Джон.
— Это мое наказание?
— Пошел ты, дружище. — он встает и протягивает мне руку. — Давай.
Я беру его, шатаясь, поднимаюсь на ноги и отряхиваю грязь с брюк и пиджака.
Сделав последний глоток из маленькой бутылочки, я позволил Итану выбросить ее.
— Иди первым, — говорю я ему. — Я подтянусь через некоторое время.
Он крепче сжимает мое плечо в последний раз, явно демонстрируя утешение, прежде чем отпустить меня и исчезнуть на другой стороне кладбища.
Джеймс, вероятно, нуждается в утешении Итана больше, чем я. Мой брат из тех, кто слишком много переживает, вроде как мои родители.
Я же, как наш дедушка. Дело не в том, что я ничего не чувствую, а в том, что мне трудно, даже невозможно, проявлять эти чувства.
С тех пор как компания отца начала испытывать трудности, я знал, что у меня нет выбора в том,
Он может быть мягким, когда дело доходит до бизнеса, и это его самая большая ошибка. Если ты не волк, тебя съедят волки.
Джеймсу было наплевать на дела. Он доволен тем, что является звездой регби и проводит свою молодость, выпивая и трахаясь с женским населением.
Я пересекаю расстояние от забытой могилы до места, где происходит погребение матери. Я оплакиваю ее в одиночестве, а не на глазах у людей. Я скорблю о том, что она была слишком наивна для этого мира, о том, что она думала, что отдавать другим это ее цель, до такой степени, что иногда забывала о нас.
Между мной и Джеймсом не было никакого неправильного представления о том, кто был любимцем мамы. Она всегда смотрела на меня, нахмурив брови, всякий раз, когда я поражал ее фактами, которые она не ценила, например, тем, что отец больше не мог спонсировать ее благотворительные мероприятия.
Она не могла общаться со мной, и мы оставались такими. Однако, я думаю, она любила меня. Словно кто-то мог бы любить ребенка, в чьей нравственности они сомневались.
Мама считала меня слишком жестоким, в то время как я был слишком реалистичен, на ее взгляд.
Сегодня я стану той опорой, которая нужна Джеймсу и отцу, а потом я буду защищать дом, который оставил нам дедушка.
Я буду защищать наследие Кингов.
Мои ноги останавливаются при низком плачущем звуке. Я стою у дерева, наполовину скрытый стволом, и наклоняю голову набок.
Девушка в черном платье и подходящей вуали, закрывающей глаза, опускается на колени перед тем, что кажется новой могилой, слезы текут по ее щекам.
Ее черные волосы собраны в консервативный пучок, который плохо сочетается с дизайнерской одеждой и обувью, которую она надела.
Рядом с ней стоит маленькая девочка не старше пяти лет. Она также одета в длинное черное платье, скрывающее ее маленькое тело. Вуаль, похожая на вуаль девушки, хотя и более темная, и также закрывает ее глаза. Ее черные волосы заплетены в косички, падающие по обе стороны лица.
Пока девушка — я полагаю, ее мать — плачет, маленькая девочка теребит вуаль, морщит нос и сжимает губы в тонкую линию. Кому-то не нравится эта вуаль.
Когда ей наконец удается сбросить ее с плеч, она сжимает ее в своих маленьких ручках, прячет за спиной, а затем бросает на землю.
Я улыбаюсь озорному взгляду ее темных глаз. С такого расстояния я не могу сказать, карие они или голубые, или смесь того и другого.
Как только она заканчивает свою миссию по избавлению от вуали, она наклоняется над девушкой и вытирает ей глаза тыльной стороной своих крошечных ручек.