Воззрения и понимания. Попытки понять аспекты русской культуры умом

Аймермахер Карл

Задача третьей фазы состояла в превращении концепции в практическую работу. Общие соображения надо было конкретно осуществить при условии, что все хотят того же самого. На практике всё было сложнее, потому что каждый исходил из своего собственного опыта, с одной стороны, и преемственности традиционной системы образования, с другой. То, что казалось легко, оказалось с самого начала сложно. Вначале состоялись повторные развёрнутые дискуссии с Галиной Андреевной Белой. Я предложил более ёмкое отношение между преподавателями и студентами, чтобы постепенно повысить их компетентность. Галина Андреевна согласилась с этим подходом, но для неё всё-таки на первом месте стояло передать студентам фактографический материал, что проверяется зачётами (она, кстати говоря, убедила меня связаться в РГГУ с самими видными учеными, которых сумел привлечь в РГГУ Юрий Афанасьев). Другой сложный пункт был - это повторные обсуждения в Москве и в Бохуме с Галиной Белой, Ниной Павловой и Г еоргием Кнабе понятия «европейская культура». То есть - рассматривать ли европейскую культуру с самого начала, с античности до нового времени, и только её, или включить

в «европейскую культуру» и все существенные влияния разных других неевропейских культур. Эта точка зрения и была для нас предметом раздумий. Интересно, что у наших российских партнёров многогранные традиции мультикультурных традиций как наследие советского времени не играли никакой роли! Да, конечно, в центре ИЕКа должна была фигурировать европейская культура, и к тому же - русская культура как европейская. А в Западной Европе мы не смогли исходить только из античных традиции в ней. Уважаемому коллеге Кнабе такой подход не был понятен... Не менее сложным аспектом наших совместных обсуждений был выбор российских стажёров для их подготовки как будущих преподавателей. Для этого мы придумали модель, по которой в деле участвовали, главным образом, московские преподаватели и время от времени и иностранные. Модель фактически не работала, поскольку иностранные преподаватели не могли регулярно присутствовать в Москве. Не удалось даже привлечь немецких безработных учёных при помощи DAAD. Дело было в том, что преподаватели должны были работать без страховки. А этого они никак не хотели, даже если у них не было детей. Кроме этого, надо сказать - того, о чём я мечтал, исходя из основных идей моей концепции Института им. Ю.М. Лотмана, по-видимому полностью не понимали ни иностранные, ни российские преподаватели. К тому же российские преподаватели попали (а это мы не могли предвидеть) в ситуацию дикой инфляции девяностых годов, и должны были работать одновременно в разных местах. Ни у кого не было возможности думать о новой дидактике и освоении новых знаний. Книжный рынок рухнул, цены были дикие, времени не было и т. д. Важнее было сажать картошку, чем заниматься тем, о чем я мечтал. Общий процесс - справляться с новыми явлениями быта - преобладал повсюду, т. е. общие условия сотрудничества при такой ситуации были недостаточны для существенного перестраивания образовательной системы даже при внешне благоприятных условиях самого ИЕКа. Поэтому ясно, что преподаватели преподавали то, что им самим казалось в такой ситуации самым интересным. Показательно, что именно в это время философы преподавали не «философию» - как раньше - а свою «авторскую философию». Но независимо от этого, мы начали кое-как. О разных других недоразумениях я говорить уже не буду, они были неизбежны, но постепенно и они снимались. И еще один, последний, пункт из начала наших совместных дискуссий. Нам с немецкой стороны казалось, что легко составить список дисциплин и предметов как самых важных составных учёбы. Разработали схемы. Это было время наступающей волны сертификаций учебных процессов и появления т. н. новых стандартов. В конечном счете, нас спасла Галина Зверева, поскольку она единственная, кто разбирался в хитростях применения этих стандартов. Но в то же время стало ясно, что одно дело - это придумать концепцию как модель нового, современного образования, но когда ты должен учитывать всё то, от чего никто не хотел отказываться, то результативное осуществление новых учебных процессов невозможно. Новые шаги носили весьма относительный характер. Процесс перестраивания образовательной системы шел очень медленно. Это не только проблема России, но и всех стран в похожих ситуациях.

В конце моего выступления подчеркну ещё раз: появление ИЕК - это результат энтузиастов, которые старались (и ещё стараются) с 1990-х годов отойти от всевозможных проявлений холодной войны и придумывать новые формы сотрудничества. В принципе до какой-то степени я сам был виноват, что этот процесс не пошёл так, как я его представлял в своей модели участия в общем деле восстановления единой европейской культуры после изоляционизма холодной войны! И если я в начале реализации моей модели довольно сильно разочаровался в наличии конкретных условий работы и перспектив, то должен был понять, что придуманная модель совсем не соответствовала действительности. При этом я понял, что и наши стажёры вначале не понимали наши, скорее всего, мои установки, раз такое взаимное непонимание вызвало в определенный момент кризис наших отношений. Несколько лет спустя бывшие стажёры признались мне в Москве, что они (как они выразились) были тогда еще очень глупыми. И по собственному отношению я должен признать, что я как специалист по советской культуре, недостаточно хорошо знал её. Наши разные личные контакты с множеством российских специалистов, например, в Москве, фактически не были достаточны, чтобы активно действовать в определённой области образования. Но поэтому я очень благодарен всем тем, кто помог мне открыть много деталей в нашей совместной работе. Я благодарен Галине Андреевне Белой, Галине Зверевой, Евгению Барабанову, Дмитрию Баку, Сергею Неклюдову, и, конечно -Юрию Николаевичу Афанасьеву, и особенно - Валерии Юрьевне Кудрявцевой. Ректору Ефиму Иосифовичу Пивовару я благодарен за то, что он принял ИЕК как ВШЕК полностью в РГГУ. Кстати говоря, я лично с самого начала был убежден в том, что через какое-то время после основания ИЕК должен стать институтом РГГУ. В этом была убеждена и Галина Андреевна Белая.

Удалось ли это - в настоящее время это большой вопрос. Карл Маркс сказал бы в такой ситуации, что высшие эшелоны власти применяют пока всё ещё тиски, а что будет дальше - покажет история.

Перевод: Аркадий Перлов

III. Мое кредо в искусстве

Взаимоотношения

искусства и политики:

Из опыта исследователя и художника (исповедь) [40]

40

Из: Культура и искусство, 2. 2011. С. 14-21

Работы, вошедшие в циклы «Экскурсы в XX век», «Видения XXI века» и «Здесь и сегодня», возникли как прямая реакция на множество проектов в общественно-политической сфере и в искусстве, дискуссии вокруг которых проходят под девизом «На пороге XXI века...» и которые призваны пробудить и закрепить в сознании следующую позитивную мысль: вступая в XXI в., необходимо навсегда распрощаться с тем негативным, что было в XX в., (в т. ч. с кризисами, вызванными войнами и диктаторскими режимами), и ещё раз и по-новому, в атмосфере свободы и созидания осмыслить будущее. Подобную надежду, утешение призваны были внушить уже сами названия циклов («Экскурсы.», «Видения...»), поскольку эти слова позитивно окрашены и ассоциируются с приятными воспоминаниями и ожиданиями. И поначалу действительно предполагалось оказывать именно такое - успокоительное - воздействие, однако это вошло в противоречие с явно ощущавшимся в обществе желанием изгнать из памяти (по соображениям психоэмоциональной самозащиты) неприятные переживания либо прикрыть их, сгладить при помощи утончённых механизмов маскировки.

Поскольку память должна оставаться свободной для позитивной информации, все неприятное (чаще всего непроизвольно) просто убирается «под ковёр», загоняется всевозможными способами как можно дальше. После всех этих манипуляций в памяти остаётся «в сухом остатке» то, что так или иначе соприкасалось с лучшими сторонами прошлого и окружало их. Так, например, в воспоминаниях сохраняется спектр важных и не очень важных событий, которые соединяют в себе приятное с неприятным, прекрасное с безобразным и омерзительным, жизнеутверждающее с разрушительным. Противоречие между тем и другим может либо существовать в зародыше, либо быть ясно выраженным.

Когда речь заходит о вопросах, которые затрагивают не только отдельных лиц, но и их группы и даже целые общественные системы, историк начинает задавать вопросы:

каковы были причины и обстоятельства, повлёкшие то-то и то-то; кто хороший, а кто плохой; кто прав, а кто виноват; кто попадал под репрессии, а кто нет; где и как живут избежавшие репрессий, как к ним относиться; как историческая наука помогает нам извлекать уроки из истории;

каково отношение нынешней общественной системы ценностей к прежней, особенно к ее преступлениям;

какими механизмами располагает общество, чтобы, не забывая о преступлениях прошлого и настоящего, главное внимание и коллективные усилия сосредоточить на сохранении в течение длительного времени сложившейся системы ценностей и на её дальнейшем конструктивном развитии?

Роль и значение исторической науки (как и всего гуманитарного знания) для понимания этих проблем бесспорны. В то же время следует отдавать себе отчёт, что ее возможности при рассмотрении сложных вопросов, касающихся глубинных оснований человеческого сосуществования, ограниченны. Ее задача состоит в том, чтобы заниматься реконструкцией там, где остаются открытыми вопросы об исторических контекстах и о взаимосвязях отдельных социокультурных компонентов. Ее смыслом становится обретение полной ясности там, где все заполнено мифами. Впрочем, мы должны помнить, что мифы тоже являются существенной составной частью памяти человеческих коллективов и могут выполнять функцию оправдания, случившегося или обоснования целей, которые ещё только должны быть достигнуты. То, о чём идёт речь, почти для каждого общества является основополагающей сферой - сферой самозащиты, где ценностям, имеющим определённый этический подтекст, не обязательно придаётся значение.

В отличие от исторических аспектов, вопрос об этических основаниях коллективных ценностных систем (если оставить в стороне сферу религии) ставится, дискутируется и разрабатывается в философии и искусстве. Так, литература, искусство или кино предлагают свои аргументы, изложенные менее рассудочно, используют собственные медиа-средства. Они выискивают для себя те темы, через которые конкретизируют актуальные вопросы этики, и в своих неоднозначных ответах пытаются раскрыть их суть. Читатель, слушатель, зритель, посетитель выставки должны почувствовать злободневность постановки вопроса и испытать такое внутреннее потрясение, чтобы сдвинуться с мёртвой точки и включиться в процесс познания. Историческое знание здесь важно, однако отправной точкой является этический посыл: что правильно, а что не правильно; что разрешено, а что запрещено; что за, а что против человека и общества в целом.

Хотя каждый, конечно же, готов согласиться с таким образом сформулированными целями исторической науки и искусства, очень часто в пылу современной политической борьбы коренной вопрос нормального общественного устройства оказывается забытым или, по меньшей мере, в течение какого-то времени не принимается во внимание. Опыт показывает, что любое общество, если оно не стремится к самоуничтожению, не может долго существовать без перманентного критического разбора наиболее чувствительных для общественно-политической жизни проблемных зон средствами исторической науки и искусства.

В таком контексте было бы абсурдно полагать, что «Экскурсы в XX век», «Видения XXI века» и «Здесь и сегодня» - всего лишь «отражение», «иллюстрации», «изображения с флёром мечтательности» событий прошлого или наступающего будущего, или что в них художник хотел наглядно показать нечто «позитивное», «прекрасное» или «достойное подражания». Если уж ставить вопрос во всеобщем смысле и так принципиально, то в данном случае речь может идти лишь о нелицеприятной и беспощадной дискуссии об «истине», о сложности и противоречивости явлений исторических или имеющих отношение к действительности.