Воззрения и понимания. Попытки понять аспекты русской культуры умом

Аймермахер Карл

«Бохумская модель»

Параллельно с этими инициативами по основанию институтов мы в Бохуме (вместе с бохумским германистом профессором Клуссманом) также создали «Бохумскую модель» для переподготовки российских германистов. Профессоры-германисты из России были приглашены, чтобы получить возможность ознакомиться с новыми исследованиями в сфере германской филологии и принять участие в дискуссиях. Проект длился более пяти лет. С помощью «модели» мы хотели преодолеть односторонность русской германистики, почти исключительно сформированной в духе ГДР (в области истории и теории литературы), и дополнить ее новыми точками зрения на современную немецкую литературу и культуру. Многие из приглашенных российских германистов лишь в Бохуме, по сути, «обходным путем», расширили свои знания теориями московско-тартуской семиотики.

В основе этой формы научного и культурного контакта лежала только личная, собственная инициатива,

свободная от государственного регулирования немецкой или российской стороной.

Уполномоченный по связям с Россией

Наглядный успех перечисленных проектов и начинаний привел к тому, что европейские чиновники и многочисленные научные фонды также стали оказывать поддержку инициативам по сближению государств Европы, по крайней мере на уровне науки и культуры. Конечным следствием этой инициативы «сверху» стало назначение меня уполномоченным Северной Рейн-Вестфалии по связям с российскими университетами. В этой должности я мог предоставлять консультации (но не финансовую поддержку) университетам по укреплению их связей с Россией или, наоборот, с Германией. В рамках этой деятельности в Бохуме было проведено более десяти конференций как с немецкими, так и с русскими участниками, посвященных ключевым вопросам развития высшего образования в период его реорганизации (то есть после перестройки) и выпущено свыше десяти сборников материалов по их итогам.

Подобные мероприятия создали новые возможности совместной научной работы и получения денежной помощи для реализации общих исследовательских и издательских проектов по актуальным вопросам советской и российской исторической науки в переходную фазу, наступившую вслед за перестройкой (почти 20 публикаций вместе с Геннадием Бордюговым). Наконец, особую важность для меня представлял масштабный проект с участием главных российских архивов, результаты которого опубликованы в почти 15 объемных томах документов и интерпретаций (серия «Культура и власть от Сталина до Горбачева»). Идея состояла в том, чтобы на основе архивных материалов по истории Советского Союза и их подробного анализа выдвинуть аргументы, способные разрушить широко распространенные мифы.

Помимо обнародования источников, которые раньше нельзя или только с большим трудом можно было найти в открытом доступе на русском языке, эти издательские проекты имели плодотворный эффект для общего культурного обмена. Дискуссии вокруг совместной реконструкции исторической правды укрепили доверие к широкому, деятельному сотрудничеству и способствовали установлению тесных человеческих отношений. Идея о том, что русские и немцы навсегда останутся непримиримыми врагами, остававшаяся распространенной после Великой Отечественной войны и поддержанная пропагандой холодной войны, была опровергнута совместными актуальными проектами, так же как и личными контактами ранее. Оказалось, что при объективном решении сложных, прежде идеологически нагруженных вопросов можно опираться на общеевропейские традиции историографических исследований.

Копелевский проект

Весь этот опыт оказался чрезвычайно полезен и при еще одном важном в рассматриваемом ряду исследовательском начинании -основанном Львом Копелевым так называемом Копелевском проекте. После вынужденной эмиграции в Германию в середине 70-х гг. Копелев задался целью изучить немецко-русские культурные отношения от самых истоков и до Первой мировой войны с точки зрения возникновения взаимных предубеждений. Идея основывалась на наблюдениях, собранных Копелевым в годы службы офицером пропаганды Красной Армии в Великой Отечественной войне, где предрассудки использовались в качестве фундамента пропагандистской деятельности. В то же время - и это также урок, извлеченный из войны, - ему было ясно, что предрассудки отравляют атмосферу между странами и народами и оказывают содействие агрессии. Базируясь на этой предпосылке, его исследования совместно с целой командой ученых преследовали задачу проанализировать предрассудки немцев о России и русских о Германии и сделать их таким образом более очевидными. В этом, по мнению Копелева, заключалась стратегия подавления взаимной антипатии, которая играет заметную роль особенно при подготовке к войне. Когда масштабные исследования, охватывавшие временной промежуток с XVII века до Первой мировой войны, были завершены, Копелев, ввиду своего преклонного возраста, попросил меня, в качестве нового руководителя, продолжить проект до эпохи после Второй мировой войны.

Благодаря падению «железного занавеса» в ходе перестройки около сотни немецких и российских историков смогли почти в равной доле распределить между собой темы работ, рассматривающих период с начала ХХ века. Результатом стали три больших тома (около 4000 страниц), которые были опубликованы на немецком и русском языках [77] .

Завершение этих исследований увенчало все мои усилия по

улучшению германо-российских отношений в научной сфере. Это было равноценно тому, что я мог сделать в литературоведении и искусствоведении, теории культуры, а также для избавления от предрассудков. Удалась нормализация осмысленного сотрудничества немецких и российских коллег и друзей.

77

Россия и Германия в ХХ веке. В 3-х томах.
– М.: АИРО-XXI, 2010.

Так периоды многолетнего политического противостояния, в течение которых из-за ограниченного доступа к информации были невозможны культурные контакты, стали новым основанием для взаимного обмена опытом и достижениями между русскими и немцами.

Однако прежде чем я смог достичь окончания своей карьеры в должности университетского профессора, я должен был пройти через стадию пассивного получения знаний во время учебы, поскольку прямые контакты с русской культурой тогда были возможны только спорадически и в особых ситуациях. Комплексные исследования, на основе которых могли бы быть сформированы концепции общих проектов, в то время также отсутствовали.

Знакомство с Сидуром и его творчеством изменило ситуацию. Начался открытый диалог о войне, искусстве и общественнополитических проблемах, который был во всех отношениях интересен для обеих сторон. Разница в возрасте, асимметрия жизненного опыта и многое другое оживили наши разговоры и выводы.

От науки к искусству

Помимо работы над творчеством Сидура, эпистемологическими вопросами семиотики и проблемами культуры и политики, с годами образовалась еще одна сфера занятий. В ней сходятся вместе те впечатления, которые я мог собрать в перечисленных областях в ходе своей научной деятельности. Речь идет о собственном творчестве, в котором я осмыслял и интерпретировал вопросы человеческого существования и сосуществования, а также проблемы ответственности каждого за себя и перед другими. Легко понять, что c этими же темами в ходе своего развития имели дело и другие средства коммуникации.

На фоне как позитивных, так и негативных моделей поведения человека, которые мы наблюдаем в различных видах искусства, встает дилемма о том, являются ли подобные проблемы исторически обусловленными или же они и вовсе относятся к типовым антропологическим образцам человеческой жизнедеятельности. При этом я, как и многие до меня, задавался вопросом о том, какими художественными средствами мы располагаем, чтобы остановить круговорот преступления и наказания, войны и мира.

Подобные вопросы проявлялись в течение моей жизни всё более отчетливо. Безусловно, они связаны с моими ранними воспоминаниями о войне. Вторую мировую войну я частично пережил уже в сознательном возрасте; в начале 50-х годов постоянно поступали новости о Корейской войне... И когда я восстанавливаю в памяти политические кризисы, предшествовавшие моим выпускным экзаменам в 1956 и 1957 гг. (события 17 июня 1953 года, венгерское восстание в 1956 году), у меня создается впечатление, что они косвенно повлияли на мой выбор университетского курса «история» и позже сыграли по крайней мере непрямую роль в создании публикаций по культуре и истории - прежде всего, России. Мне была важна объективность, справедливость, истинность исторического положения вещей и, таким образом, выработка надежных аргументов против любого вида пропаганды и образования мифов. Я хотел - в том числе после карательных акций гитлеровского режима - разобраться в истоках преступлений независимо от места и времени. Казалось необходимым выяснить, не только как они трактуются с точки зрения исторической науки, но и как подобные экзистенциальные события интерпретируются художественными средствами литературы и изобразительного искусства. Я осознал, что после моей научной и образовательно-политической деятельности я должен сам окунуться в эту вечную проблематику в качестве художника. При этом мне всегда было очевидно, что я, как и многие другие до меня, не смогу найти панацею от всех зол.

Находясь в такой позиции, мое творчество занимает место в ряду многих попыток художников озадачиться вопросами человеческого бытия, сосуществования и взаимоотношения народов. Боюсь, что это бесконечные усилия, обреченные на отсутствие конкретных решений...

Мое занятие творчеством Сидура, а позже также творчеством других скульпторов и художников породило вопросы об условиях возникновения войн. По существу, они были отправной точкой для интерпретации схожих тем, которые поднимали в своих произведениях Сидур и другие художники по всему свету [78] .

78

К. Аймермахер. Взаимоотношения искусства и политики: Из опыта исследователя и художника // Культура и искусство. № 2/2011. С. 14-21.