Вперед и с песней
Шрифт:
Ай да мой тихий старичок! Не ожидала, что он тоже умеет при желании испепелять людей взглядом.
— Но зачем вам самому понадобились эти микробы? — спросила я Грымского, пользуясь моментом его замешательства. — Учтите, вам теперь выгодно говорить только правду. За окном вас ждет «карета», и теперь многое зависит от вашей искренности.
— Мне самому они не нужны, — помолчав, сказал Грымский. — Но вот одни мои знакомые — американцы — очень заинтересовались. Сказали, что эта информация может пригодиться какому-то очень известному западному журналисту,
— Они предложили вам большие деньги?
— Нет, обещали устроить на работу на кафедре в Бостонском университете, организовать приглашение, а в моем конкретном случае это дороже любых денег. Это очень влиятельные ученые, но вместе с тем бизнесмены. Я их подвел — и теперь путь в университет, по крайней мере в Бостон, для меня закрыт.
— Твой путь открыт в тюрьму за покушение на убийство вот этой девушки, — сказала я, показывая на Лилю. — Если она, конечно, захочет дать официальные показания.
— Захочу, — кивнула Лиля. — Не хочу больше быть лягушкой!
— Какой еще лягушкой? Ты, деточка, и не похожа на лягушку, — удивился Адам Егорович.
Но Лиля взглянула на меня и убедилась, что сейчас я ее поняла отлично.
— Значит, последний раз контейнеры ты видела в кабинете Бредихина?
— Но оттуда они тоже исчезли, — подсказала Лиля. — Он, этот человек, позвонил мне вчера ночью, кричал. Ну, когда мы встречались во дворе диспансера.
— …Предположим, что Бредихин действительно не знает, куда они подевались из кабинета, раз господин экстрасенс тоже успел допросить его с пристрастием. Но есть вероятность, что все-таки знает. Вы, Лепесточкин, тоже про них больше ничего не слышали, так?
Лепесточкин замахал головой так интенсивно, что мне показалось: еще минута, и с его головы посыплются светлые, цвета спелой пшеницы, кудри.
— Остается узнать только одно: куда же все-таки подевалась эта ваша… чума? Получается, что мы снова оказались в самом начале.
— Боюсь, что завтра — все, последний день, — проговорил Адам Егорович и с тоской поглядел на Лепесточкина. — Придется подключать центр.
— Да вы что? Это — невозможно! Это — конец! — затрепетал Лепесточкин, и стало понятно, что он начинает возвращаться к реальности.
Хотя реальное положение дел пока было таково, что лучше бы Лепесточкину об этом не знать.
— Тук-тук-тук, — проговорил кто-то, стучась в дверь, и в комнату, протискиваясь бочком, вошла огородница, держа в руках тарелку с первой клубникой. — А я вот тут моему милиционеру пострадавшему клубнички принесла, тому, который в мой капкан угодил. Думаю, уже ведь в годах человек, а все служит, по грядкам ползает по-пластунски. Наверное, ему тоже пенсии не хватает. Но я больше не буду вам мешать, пойду теперь…
— Ничего не понимаю, — проговорил Адам Егорович, снимая свои треснутые очки и устало протирая глаза. — И как вы здесь живете на земле? Ничего непонятно. Под землей все же как-то спокойнее…
— Не торопись, в могилу мы всегда успеем, — по-своему
— Или язва. Сибирская, — прошептал Адам Егорович.
— Ну вот, я с повинной пришла, а он обзывается, — обиделась соседка и так хлопнула дверью, что со стен посыпалась штукатурка.
Все же домик, построенный когда-то родителями Грымского, был дачным и первоначально рассчитан был на то, чтобы укрываться в нем от непогоды.
Глава 7 ПРОШЕНИЕ ГОЛОДНОГО
— А, это снова вы, — сразу же узнал меня Виктор Петрович Бредихин, как только я вошла к нему в кабинет. — Сами пришли, своими ногами…
— Как видите, своими, — ответила, усаживаясь напротив него и закидывая ногу на ногу.
Уж что-что, но свои стройные ножки я бы ни за что не поменяла на любые чужие — и всякий мужчина мог бы подтвердить, что это совершенно правильно.
— Так бывает, — сказал заместитель главного врача по лечебной части. — Сначала пациент сбегает из нашего диспансера, но потом сам же приходит проситься обратно. Но — уже поздно.
— Что значит — поздно? — удивилась и даже обиделась я, как будто и правда позарез нуждалась в услугах здешних психиатров.
— Мест нет, — пояснил Бредихин бесцветным голосом. — К нам сюда живая очередь — на полгода вперед. Половина города хотела бы сюда попасть, но наше заведение, сами понимаете, не безразмерное. Конечно, в острых клинических случаях, когда больных привозит «Скорая помощь» — например, как тогда произошло с вами, — мы обязаны оформлять, особенно если речь идет о буйных. Но так — извините…
— А если я прямо здесь начну буянить? — заинтересовалась я на всякий случай местными порядками. Как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. «От чумы, и за это — от тюрьмы», — тут же переиначила я про себя известную фразу на новый лад.
— Здесь? — спокойно спросил Виктор Петрович. — Такое тоже уже было. И не раз, и не два. Тогда я просто вызываю милицию, вот и все. Путь проверенный.
— Да, вы совершенно правы, — заметила я удовлетворенно. — Там места пока всем хватает. Вот, например, вашего друга Льва Грымского только что посадили в следственный изолятор, отыскалось-таки ему местечко на нарах. Я так думаю, что и для вас тоже скоро найдется.
— Вы что, с ума сошли? — удивленно уставился на меня Виктор Петрович. — Я что-то не вполне понимаю…
— Да нет, не мечтайте, я абсолютно здорова. И пришла к вам — как, кстати говоря, и первый раз — для того, чтобы распутать дело о пропавших из вашего кабинета… образцах.
Я на всякий случай не стала говорить про пробирки, желая проверить, поймет ли меня Бредихин без пояснений.
Но он явно ничего не понимал.
— Каких образцах? — переспросил он.
— Нет, сейчас это вы будете мне все рассказывать, — ответила я. — Грымский будет рассказывать там, а вы — здесь. Пока. Конечно, если вас это не устраивает…