Вперед, мушкетеры!(сборник)

Тарловский Марк Наумович

Пахнуло ветром, прогремел грузовик.

— Покупайте пирожки! — кричала женщина в белом халате. — Покупайте пирожки!

— Ура-а! — вдруг донеслось издалека. Это кричали ребята в розовом зале.

— Эй, эй, подождите!

Мы обернулись — наши ребята.

— Ну как, понравилось? А в конце-то, в конце!..

— Здорово! — причмокивал Петька Харлашкин, двоечник. Он сегодня уже два раза смотрел эту картину, и оба раза без билета.

Издали, в самом конце улицы, виднелся большой сквер. Железный узор изгороди

окаймлял его с четырех сторон, посреди широкой площадки стоял обмелевший фонтан.

— В футбол сыграем? — предложил Петька. — Вы идите в сквер, а я мяч притащу.

«Домой надо идти, а то опоздаю…» — подумал я и поплелся вместе со всеми.

Воротами у нас были высокие, густые каштаны; ветер раскачивал их ветви, и, с плеском пробиваясь сквозь листья, тяжелой дробью сыпались сверху зеленые, в иглах ядра. От сильного удара их толстая кожура лопалась, и сквозь раскрывшиеся створки, обведенный коричневым глянцем, глядел беловатый зрачок каштана.

Мы побросали пальто в траву, на каштаны, Петька свистнул, и игра началась. Я откинул мяч Сережке, Сережка мне, я ему, он мне, Петька за мной… Я остановился, бац по мячу — прямо Петьке в лоб, а от него — в ворота.

— Гол, гол! — закричали мы.

— Не считать! — орал Петька, держась за лоб. — Не считать! Штрафной!

Подхватив мяч, Чернов помчался к нашим воротам.

— Сашка, пас, пас! — кричал ему Петька. — Пас, дурак, пас…

Чернов наступил на мяч и свалился. А мы снова гол забили.

— Два — ноль, два — ноль! — И мы с Сережкой обнялись и пожали друг другу руки.

— Ноль — ноль! — заорал Петька. — Наши ворота шире.

Красный и всклокоченный, с грязным пятном на лбу, он принялся измерять ворота: свои — маленькими шажками, наши — большими.

— Это мы еще посмотрим…

— Посмотрим, посмотрим! — подбоченясь, сплевывал Чернов.

Ну ладно, думаем, мало вам двух — еще забьем. Мы — к ним, они — к нам. Только я с мячом выбрался, Петька меня за ногу оттащил. А с Чернова штаны свалились… Удар!

— Взял, взял! — замахал нам из ворот Павлик и, красиво бросившись, растянулся с мячом в руках.

Но тут набежал Петька, выбил мяч из рук и закатил в ворота.

— Один — ноль, — сказал он и вытер рукавом потный лоб.

— Один — ноль! — закружился Чернов. — Один — ноль!

— Штаны подбери! — кричали мы. — Играть не умеете, а тоже — лезете.

— Проиграли, проиграли, чего там, — отдувались они.

Усталые и охрипшие, с прилипшими рубашками, мы долго стряхивали пыль, разглядывали синяки. Потом разобрали пальто и пошли по домам. Петька Харлашкин ушел в третий раз смотреть кино.

8

Подходя к дому, я увидел в окне папу. Он стоял у самого подоконника и хмуро смотрел на меня.

Дома было тихо. На диван, где сидела мама, я старался не смотреть; папа, заложив руки за спину, медленно прохаживался

по комнате.

— Ты когда обещал прийти? — спросил он быстро. И стало слышно, как сухо потрескивает пол, донеслись и пропали за окном чьи-то голоса.

— Мы в футбол играли, — сипло признался я и шепотом добавил: — Павлик тоже играл…

Папа остановился и повернулся к маме.

— А все потому, — сказал он, указывая на меня, — что он не чувствует никакой ответственности!.. Ответственности, — повторил папа и пристукнул карандашом.

«Как это не чувствую? — думал я. — Все время чувствую ответственность. И в школе, и когда в сквер шел… С утра до вечера покоя нет».

— Ну, довольно разговаривать, — строго сказала мама, поднимаясь с дивана. — Уроки надо делать.

— Да, да, конечно, — закивал я и, украдкой взглянув на маму с папой, со вздохом прибавил: — И зачем я только в футбол играл?..

…Высоко под потолком розовеет зонтик абажура, за окном, как в черном зеркале, висит такой же. В голову лезут кино, школа, вспоминаются прошлые дни. А уроков задали столько… Делать не хочется.

Да какой же это штрафной, если мяч в лоб попал? Штрафной, штрафной! Кричат, как дураки…

Нет уж, хватит, надо учить. Раскрываю учебник, читаю правило: «Мягкие и твердые согласные». И сразу же глаза слипаются, в голове путается… А мягкие согласные бывают и в середине слова, и перед гласными, и перед согласными. В одних случаях они требуют после себя мягкий знак, в других не требуют, и мне эти мягкие согласные кажутся огромной ревущей толпой. Они высоко подпрыгивают, толкаются и кричат: «Мягкий знак, мягкий знак!» Мягкий знак улыбается и весело раскланивается.

И я учу, учу, учу. Какое длинное правило, какое скучное! А после правила еще и упражнение. Ну кто же по столько задает? Пожалели бы…

Наконец русский язык позади, и я принимаюсь за арифметику — скобки открыть, скобки закрыть… Потом за литературу, потом за географию. «Равнина называется плоской, если…» «Ах-ха-ха…» — зеваю я, из зажмуренного глаза выдавливается слеза.

Как приятно прижаться щекой к мягкой и прохладной подушке, перекрыться с головой широким одеялом — темно, тепло, уютно. А ночью проснешься, перевернешься на другой бок и еще крепче закутаешься в одеяло. Быстрей, быстрей надо учить.

«Равнина называется плоской, если…» Равнина, широкая равнина. Она вся, от края и до края, покрыта высокой мягкой травой, и я падаю в эту траву и засыпаю. Засыпаю…

И почему это по географии должны вызвать меня? В классе тридцать человек, я один… Нет, нет, так нельзя, нужно доучить, нужно обязательно доучить. Завтра, перед уроком, я обязательно доучу, а сейчас лягу спать. Но уж завтра, перед уроком…

9

Когда, запыхавшись, я вбежал в школу, кругом уже было тихо. Опоздал.