Вперед в прошлое 3
Шрифт:
И что делать мне? Если отец увидит, что я в безопасности, он меня по стенке размажет и будет прав. Ну и хрен с ним, главное, что все получилось. Сидеть ждать и тупо, и аморально — вдруг это не показательное выступления для коллег: «Посмотрите, какой я хороший отец» — а его и правда волнует моя судьба?
Потому я спеленал обрез, который так и не выстрелил, спрятал за нагромождением столов и двинулся вниз. К тому моменту подъехали две «скорые», а отец уже вошел в здание. Пока спускался по склону, на меня никто не обращал внимания, и только
— Я Павел Мартынов, — представился я. — Отец меня ищет, а он внутри.
— Стоять! — скомандовал спецназовец и крикнул: — Мартынов! Твой пацан здесь.
И секунды не прошло, как отец выскочил на улицу. В жизни его таким не видел: бледный до синевы, глаза навыкат, волосы торчком. Выматерившись, он попытался отвесить мне оплеуху, но я выставил блок.
— Ша! — рявкнул собровец. — Дома будете разбираться.
Отец встряхнул меня за груди, оттащил в сторону и припечатал к стене, брызнув слюной:
— Ах ты выродок! Я ж теперь по статье пойду! — Он притянул меня к себе и долбанул о стену спиной. — Я ж из-за тебя…
Поймав осуждающий взгляд спецназовца, он с трудом разжал пальцы и отвернулся, поплелся прочь, ссутулившись. А меня больше волновало, как там Алиса, и когда дали сигнал медикам, чтобы заходили, я попытался проникнуть с ними, но бдительный спецназовец снова меня не пустил.
— Можно? Пожалуйста! — Я сделал лицо кота из «Шрека». — У меня там подруга. Очень волнуюсь!
— Не положено, — сказал он примирительно. — Сейчас их выведут — увидишь.
Не в силах ждать, я отошел подальше, рассчитывая пролезть через крайнее окно, где фанера, которой его забили, отвалилась и выпал стеклопакет. Такая возможность вскоре представилась: вышли спецназовцы, окружили командира, и я сразу же воспользовался ситуацией, скользнул в комнату, разделенную решеткой на два загона, в которых содержались незнакомая коротко стриженная шатенка и разноглазая Оля Шаркая.
— Нас выпустят, да? Выпустят? — всхлипывая, запричитала Оля.
В загонах я разглядел кровать, тумбу, стол, взятый в столовой. На столах угадывались фантики жвачек и конфет. В туалет девочки ходили в ведра.
— Да, приехала милиция, — сказал я, потянулся к двери, ведущей из этой комнаты, вероятно, в обиталище охранников, но она распахнулась навстречу, едва не ударив по лбу. Ворвалась врач молодая встрепанная врач, похожая на лисичку, мазнула по мне взглядом и принялась дрожащими руками пытаться отпереть решетчатую дверь камеры, где содержалась темненькая.
Ноги девушки подкосились. Не веря в свое счастье, она села на бетонный пол и разревелась в голос. Оля Шаркая начала ей подвывать, а врач все подбирала ключ — ее руки тряслись, как при запущенной стадии болезни Паркинсона, и она не могла попасть в замочную скважину. Наверное, представила свою дочь на месте этих девочек.
Ругнувшись, я забрал у нее ключи, быстренько подобрал
Я двинулся ко второй распахнутой двери, из-за которой тянуло сортиром, немытыми телами и концентрированным отчаяньем. В просторной комнате царил полумрак, и деталей было не разглядеть. За приоткрытой дверью мелькали белые халаты, смутные силуэты, слышались всхлипы и женские голоса.
Ощущение было, словно я продираюсь сквозь пленку — время будто замедлилось.
— Алиса! — крикнул я, но никто не ответил. — Алиса, ты там?
Я наконец переступил порог. Предбанник тут был крошечным, и отдельные камеры отсутствовали, пленницы содержались в одном большом загоне и спали на бетонном полу. Наблюдалось лишь три матраса и одно одеяло.
Постепенно глаза привыкли к темноте. Четыре девочки повисли на врачихе, обняли ее, не давая двигаться. Вторая женщина-врач склонилась над девочкой, лежащей на полу. Алиса, шестая, сидела, подтянув колени к животу и уткнувшись лицом в колени, и ни на что не реагировала. На ней были те же черные шорты и майка, что в последнюю нашу встречу.
Я сглотнул ком в горле, в носу защипало. Кем надо быть, чтобы допустить это? Будь ты женщина или мужчина, юноша или пенсионер, учитель или снайпер, если ты человек, то равнодушным остаться невозможно.
— Лиса! — заорал я.
Девочка дернулась, будто от удара. Медленно подняла голову и замерла, неверяще глядя на меня. Шевельнула губами, вскочила, рванула навстречу. Сомкнула руки за моей спиной — как стальные обручи стиснулись — будто я мог истаять и снова ее оставить.
— Пашка, — прошелестела она на ухо и замерла.
— Все, уже все, — проговорил я, высвободил руку, скользнул по Алисиным слипшимся и повисшим сосульками волосам.
— Давай отсюда уйдем, — прошептала она, но объятий не разжала.
Я не спешил, позволяя ей осознать, прийти в себя. Наконец сказал:
— Алиса, я не могу сдвинуться с места…
Тиски ее рук разжались, и я вдохнул полной грудью. Девочка вцепилась в мое предплечье, и только сейчас я заметил кровоподтек на ее скуле, разбитую губу и синие запястья. Скрипнул зубами, наполняясь яростью. На выходе чуть отступил, пропуская в помещение отца.
Лицо у него было странным, будто оплывшим: скулы обострились, глаза ввалились, ноздри раздулись. Неужели и его проняло? Он же человек, в конце концов. Жаль, мысли его не прочитать, и я никогда не узнаю, обескуражен ли он тем, что пошел против начальства, или ему, как и мне, хочется колесовать того, кто все это устроил.