Вперед в прошлое 3
Шрифт:
Гаечка, наблюдавшая за ней, неслышно зааплодировала, мне тоже захотелось похлопать и спонсировать ей учебу в театральном, потому что люди прониклись, стоящая рядом журналистка не выдержала, погладила по спине расстроенную девочку.
Все наши по очереди восхитились Наташкой, и она засияла, а Илья рассказал, что опер, Игорь Олегович, основное рассказал двадцать минут назад: узнав, где содержат девочек, мой отец выписал спецназ без согласования с начальством, нарушил закон и теперь отстранен от дел.
Отстрелявшись, опер бочком, бочком,
— Подождите. Сейчас. Надо кое-что выяснить.
Опер заметил меня, остановился и процитировал бородатый анекдот:
— Малой! Один ты везде живешь! Ты-то здесь каким боком?
— Что там отец? — спросил я, не ответив.
Он пожал плечами.
— По головке его не погладят, но после этого, — он кивнул на журналистов, — строго наказать не посмеют. И как они так быстро разнюхали, не знаешь случайно, а, малой?
— Еще троих преступников задержали? — задал я встречный вопрос.
— Двоих. Один еще в бегах.
— А Костаки…
— Ну и борзый ты! — Он протянул руку, чтобы взъерошить мне волосы, но я отступил. — Не твое это дело. Подружку спасли — и радуйся.
Развернувшись, опер взбежал по ступенькам и исчез за дверью РОВД. Меня, ясен пень, внутрь не пустят, сам попросил отца меня не впутывать, и я поплелся к журналистам, которые опрашивали трех матерей потерпевших, причем одна выглядела очень молодо, не старше тридцати. Остальные, надо полагать, были с дочерями, пока те давали показания. Девочек пока видно не было. Наверное, их выводили через другой выход, чтобы избавить от травмирующего интереса посторонних. Все-таки сексуальное рабство не пойдет плюсом в биографию.
А вот Алла Микова, видимо, так не считала. Она появилась на ступенях центрального входа, держа за руку насупившуюся дочь, и с решительным видом зашагала прочь. Девочка переоделась в длинное цветасто-зеленое платье, видимо, мамаша привезла чистую одежду.
Завидев журналистов, Микова сменила направление и так же решительно двинулась к ним, волоча за собой Алису. Девочка смотрела под ноги, никого и ничего не замечая. В толпу журналистов Алла вклинилась, как торнадо, чуть ли не раскидав зевак в стороны, и заявила, закрывая сумкой камеру.
— Я мама потерпевшей, это, вот, моя дочь Алиса. Сейчас мне некогда, нужно на работу. Кто захочет поговорить подробнее, вот мой адрес, — она принялась раздавать исписанные листки. — Но сразу предупреждаю: мы люди бедные. Все услышали?
Я подошел к друзьям, которые держались все так же стайкой.
— Алиса пережила стресс. Ей нужна новая обувь и куртка, — продолжила вымогать ништяки Микова-старшая. — И шоколад.
Оживившиеся журналисты начали фотографировать девочку, которая закрывалась свободной рукой.
— Ну не сволочь? — возмутилась Гаечка. — Лиске ж теперь жизни не будет! Шлюхой будут считать.
Получается, Микова хочет продать свою дочь как сенсацию.
—
— А ну стой! Стой, сказала! — крикнула Микова-старшая, дернулась к дочери, но тревожно глянула куда-то в сторону и передумала.
Поравнявшись с нами, Алиса повисла у меня на шее, злобно посмотрела на мать и крикнула:
— Нет! Отвали!
Широким шагом женщина направилась к нам, ее ноздри трепетали, глаза метали молнии. Все так же обнимая меня, Алиса развернулась, сморщила нос и зашипела:
— Не поеду, пока он там! Отвалите все!
Алла села на корточки и протянула руку, приманивая дочь, будто зверька.
— Алиса, идем.
Ни радости от того, что дочь спасена, ни сочувствия — ведь девочка прошла через ад — на ее лице не было. Злость — да. Пигалица в очередной раз сломала ее планы и нашлась, как всегда, в самый неудобный момент! Еще и пенку с хайпа снять мешает.
— Сама и иди! — Девочка стала напоминать разъяренную куницу. — Пока он там, ноги моей не будет! Лучше в детдом!
— Неблагодарная же ты скотина! — выдохнула Микова.
— Она же единственная ваша дочь, — сказал я, пытаясь подключить суггестию. — Вы должны ее любить больше мужчин, любовники временны, а дочь — навсегда. Вы ее должны любить и беречь.
Получится ли в этот раз, когда сил хватало только на то, чтобы не заснуть? Посмотрим.
— Ничего я тебе не должна, — холодно сказала Микова, поднимаясь.
Нас начали окружать журналисты, и я повел девочку прочь, а Микова-старшая осталась что-то им рассказывать, активно жестикулируя. Наши, наблюдающие за сценой издали, налетели на Алису. Особенно радовалась Гаечка, обняла подругу и прошептала:
— Как мы рады, что ты нашлась! Господи, спасибо! Прости меня за все.
Алиса наконец дала волю чувствам и завыла, стискивая Гаечку.
Живи, девочка! Тебе ждала другая участь, унижение и боль. Возможно, жизнь твоя была бы короткой, а теперь — живи! Вот тебе солнце, море, друзья, которых не было в той реальности, и все у тебя впереди. Что мать — сучка та еще, нестрашно: еще немного, и выпорхнешь из гнезда. Влюбишься, родишь детей, и кошмар отступит. Он уже отступил. Главное, что никто не посадил тебя в клетку.
У всех освобожденных девочек тоже появился другой путь. И преступники пойманы, теперь они не совершат то, что могли бы совершить. Сгниют в застенках. Скорее всего, не доживут до освобождения, а кто доживет — выползет на четырех костях. Леха Жуков больше никого не обманет.
Боковым зрением я наблюдал за Аллой Миковой. Поговорив с журналистами, она направилась к обочине, уселась в красный «запорожец» и укатила. Ясно, чего Алиса не захотела с ней ехать — это машина Ашота, которого она мечтает побить. Возможно, у них не просто неприязнь, а любовник матери Алису домогался, но выяснять это я не стал.