Вперед в прошлое 5
Шрифт:
После урока ко мне подошел Памфилов и спросил:
— Слышь, братан, а что там за эпиграмму вы нарисовали? Русичка аж с лица взбледнула!
На понт решил взять, говнюк. И хорошо, что у меня спросил, та же Гаечка могла бы растеряться и ответить не то, что следовало.
— Эпиграмму не рисуют, а пишут, баран, — ответил я. — А что там было, откуда мне знать?
Памфилов свел брови у переносицы и не нашелся, что сказать.
После литературы, на большой перемене мы, как водится, отправились в столовую — больше
По пути в столовую все молчали. Я думал, нас ждет колесование с последующим четвертованием, но Джусь никого не валила и не попускала, вела себя корректно. А когда на литературе ответила Гаечка и Баранова подняла руку, готовая топить ее дополнениями, Джусиха сказала, что ответ полный.
В голове роились мысли, и на душе было гаденько. Прошлый я больше думал о том, что злобная Джусиха просто затаилась, чтобы нанести ответный удар. Нынешний я научился видеть больше, чем ровесники. Да, в эпиграмме ничего сильно уж оскорбительного не было, просто гиперболизирована строгость учителя, Джусь и сама знает, что ее боятся. Но сейчас слишком отчетливо почувствовалось, как у нее испортилось настроение, и сделалось стыдно.
Похоже, виноватыми себя чувствовали все, ведь, по сути, мы были соучастниками. Как если ляпнешь что-то, не подумав, а когда доходит, что ляпнул и лучше бы молчал — поздно, слово ведь — не воробей. Хотя странно про воробья — поди поймай его! И конкретно этого, а не какого-то другого.
Как на зло, Юрка в столовую не спешил. Зато, когда мы собрались за своим столиком у колонны-опоры, к нам подошла Желткова и взмолилась:
— Кто-то геометрию сделал?
— И физику, и геометрию, — кивнула непривычно молчаливая Гаечка.
Желткова сложила руки на груди:
— Дайте скатать, а.
— Ты же с нами не разговариваешь, — недобро прищурилась Гаечка.
Любка испуганно оглянулась, словно кто-то за ней следил. Вздохнула и еще раз огляделась.
— Семеняк сказала, что мне хана, если меня с вами увидит. А я не хочу. Боюсь. Мне и так… — Она вздохнула.
— Ну и вали, — встала в позу Гаечка. — Пусть Семеняк тебе скатывать дает.
— Погоди. — Я взял подругу за руку и обратился к Желтковой: — Меняю знания на информацию.
Желткова округлила глаза, Гаечка тоже, я продолжил:
— Ты выведываешь, что говорят про поножовщину, узнаешь, какие новости по Чуме, я даю списать. По рукам?
— Я и так знаю кое-что! — обрадовалась Любка.
— Значит, геометрию — за то, что знаешь, а химию — за то, что узнаешь сверх того. У тебя есть две перемены.
Желткова радостно закивала и принялась быстро запихивать в себя булочку.
— Короче, отец Чумы сидит и погрохочет в зону, по ходу. У Юрки родичи нашлись, хотят лишать родоков родительских
— А со здоровьем у него как? — спросил я, испытывая одновременно облегчение и холодные лапки жабы у себя на горле — зря, выходит, деньги потратил, лучше бы Каюку на мопед пустил.
— Выживает потихоньку.
— Теперь его точно из школы не турнут, — предпоожил Илья, отхлебывая компот. — Пожалеют. А что говорят про поножовщину? Нас интересуют любые слухи. Вот ты что знаешь?
Оказалось, что Желткова знает все в подробностях, даже про резак в животе Дорика. В небольшом поселка слухи распространяются со скоростью 4–5 километров в час — то есть, со скоростью перемещения его жителей.
— Я пойду, да? — жалобно попросила она. — Ну, это… шпионить.
Я отдал ей тетрадь с домашкой по геометрии и заметил Каюка, шагающего прямиком к нашему столику. Не дожидаясь вопросов, он тоже поделился слухами: его класс сочувствует Алисе и поддерживает ее, а парни готовы объявить десятому классу войну и вступили в сговор с остальными восьмиклассниками.
— Да, они здоровее, — закончил Юрка, — но десятый класс один, там всего десять пацанов. А нас — двадцать восемь! Все готовы их гасить хоть ща.
Я представил эти глобальные разборки стенка на стенку и попросил:
— Вот только всех подряд гасить не надо, ладно? Остальные-то ни при чем.
Каюк сморщил нос, несогласный с моей просьбой. Им только дай точку приложения дури — мир разнесут по кирпичику…
— Ага, ни при чем! Я слышал, они вроде хотят загасить нашего Рама. Типа черный рыпнулся на русского.
— Страх потеряли? — взвилась Гаечка, но я поднял руку и уточнил.
— Вроде собрались или точно? Ты уверен, что это не просто слухи?
— Нет, — вздохнул он. — Не уверен, просто треплют всякое.
— Я у Наташки спрошу, — пообещал я. — Она в классе в авторитете. Одиннадцатый, если что, ее поддержит.
Встрепенувшись, Юрка просиял и похвастался:
— Я по русскому четверку получил. С минусом, но фиг с ним. Видел бы ты училку! Глаза были — во! А еще по биологии четверку. Все офигели.
— Умным быть круто, — поощрил его я. — Что по матеше?
Каюк сразу потух.
— Трояк. Но хвалили.
— Ты главное таблицу умножения учи, — ободрил его Илья. — С остальным мы тебе поможем.
Я покосился на обиженного Карася, стоящего за отдельным столиком. У него память, как у рыбки, завтра он все забудет и дуться перестанет. Если бы дулся на всех, кто его дергает, уже лопнул бы.
— Скоро звонок на урок, — напомнил Илья.
Увлеченный разговорами, я наконец заметил, что в столовой почти никого не осталось, собрал посуду на поднос и понес на специальный столик.
Собрав урожай пятерок, после шестого урока мы дружно двинулись домой. К нам подбежал Каюк с воплем: