Вперед в прошлое!
Шрифт:
Очнулся я от яркого света, попытался защитить рукой глаза, но кто-то прижал ее к твердой поверхности.
— Лежи, не дергайся.
Кто это говорит? Не Зяма и не Руся — голос сильный, взрослый.
Надо мной склонился мужчина в белом халате, с фонариком, направленным в лицо. Потолок был низкий и, судя по тому, как меня тряхнуло, находился я в «скорой». От тряски разболелась голова и начало подташнивать.
— Сумка! — воскликнул я, вспомнив про деньги.
Эта несчастная тысяча казалась мне великими состоянием, ее было жальче, чем себя.
Медик протянул
— Тебе повезло, что мимо проходила женщина и спугнула грабителей, — сказал медик и продолжил: — Сейчас мы поедем в больницу, тебе сделают снимок, потом позвонят твоим родителям. Как тебя зовут?
Вот только отца мне сейчас не хватало!
— Не помню, — растерянно прошептал я.
Медик кивнул, ему не показалось странным, что сумку я помню, а собственное имя — нет.
— Где ты живешь?
Я снова пожал плечами. Пусть родители подумают, что я заночевал у друга. Так они не будут переживать и хотя бы выспятся, а я спокойно проведу ночь: мой мозг уже и так сотрясенный, не надо ему быть еще и вынесенным. Утром, когда немного отойду и буду готов выслушать отцовские упреки и мамины причитания, и вспомню свое имя.
Поскольку я несовершеннолетний, отец займется поисками хулиганов, быстро их найдет, им впаяют максимум, и они погрохочут на малолетку. Это прекрасно: проблема будет решена.
Но все узнают, что я не сам разрулил проблему, а пожаловался папеньке, и он мне помог, подписался. Район у нас специфический, нормальных людей тут мало, гопота в основном, черти, которые живут типа по понятиям, но сами весьма условно представляют, как это. Но даже они знают, что с ментами сотрудничать — западло, а значит, сын мента уже родился козленочком.
Впрочем, плевать. Мне с гопотой дел не делать. Устранят двух отморозков — и слава богу, не буду ходить и оглядываться.
В больничке меня сразу же отвезли на рентген — как инвалида, на каталке. Внутричерепной гематомы не нашли и положили в коридоре на раскладушке, потому что отделение детское, и, если посреди ночи селить меня в палату, проснутся другие дети.
Спать не получалось: болела голова, кружилась, тошнило. Хорошо не поужинал, а то заблевал бы коридор. От больничного запаха тошнило еще больше, крашеные в голубое облупленные стены вызывали уныние, а развешанные вдалеке рисованные от руки плакаты напоминали, что это не современная московская больница, а провинциальная на выселках, да еще и девяностые на дворе.
Мимо прошла медсестра с пустой капельницей, и я обратился к ней:
— Девушка, извините, а меня лечить будут? А то голова болит — сил нет. Сотрясение у меня.
Медсестра обернулась: было ей лет тридцать пять, но лицо серое изможденное, глаза тусклые, осветленные волосы сальные, с черными корнями. Для меня она тетенька, потому что мне нынешнему в матери годится.
— Лечить меня будут? — спросил я.
— Будут, — кивнул она, — когда твои родители придут.
Дело было не в родительском разрешении на вмешательство. Скорее всего, больница
— У меня есть триста рублей, — сказал я, достал из сумки сотенные. — Вколите мне что-нибудь от головы и для мозгов. Пожалуйста!
Это была самая настоящая взятка. Ха! С почином меня! В той реальности я не давал на лапу принципиально.
В этой медикам задерживали зарплату, выгоняли их на несколько месяцев за свой счет, и особенно страдали медсестры и санитарки, я по матери знаю. Потому что благодарили пациенты обычно врача. А те с младшим и средним персоналом редко делились. Разве что когда кофе совсем уж поганый или от конфет уже слипается. Помню, мама жаловалась отцу, что ей на приеме в благодарность за уколы, которые она ходила делать домой, бабуля принесла ведро яблок, а терапевт тупо себе их забрал.
Воровато оглядевшись, медсестра подошла и взяла деньги. Моя внутренняя жаба упала и забилась в конвульсиях. Я тронул женщину за руку.
— Баралгин, корвалола, как для двух взрослых, там фенобарбитал в составе, пирацетам. Последний лучше инъекционно, и ампулу, пожалуйста, — мне, а то знаю я вас.
Помнится, в то проклятое время находились ушлые медсестры, которые кололи больным пустой физраствор, а лекарства, которое те приносили, продавали на стороне. Все это, конечно, с согласия заведующих отделением.
— Ну ты наглый! — усмехнулась она. — Наверное, в мед поступать надумал? Не иди. Семь лет каторжной учебы и копеечная зарплата на выходу. Разве что если на хирурга или венеролога, но это стоит пять штук баксов.
Я присвистнул. Столько стоили две квартиры в городе или очень крутой дом.
— И еще! — вспомнил я, — трубочки от капельницы дайте мне, пожалуйста.
Медсестра фыркнула:
— Тю. Ты все-таки ребенок, а я подумала — взрослый с синдромом карликовости.
Хотелось сказать, что имя мое — Тирион, но я смолчал, ведь «Песнь льда и пламени» еще не написана, и шутку она не оценит.
Вернулась женщина спустя пять минут с тем самым страшным шприцем в лотке, рюмкой, распространяющей запах корвалола, и таблетками. Запив корвалолом таблетки, я отвернулся к стене, закатив рукав. Медсестра перетянула руку жгутом, проткнула кожу, развязала жгут и ввела лекарство.
— Поворачивайся, трусишка! Настоящий мужик растет! Вот так придет качок: сам шкаф, вены, как шланги. Увидит шприц — и в обморок!
— Таким шприцем только эвтаназию делать, — проворчал я, взял из рук медсестры ампулу и устыдился того, что кто-то завтра недополучит свою дозу пирацетама.