Впереди — Днепр!
Шрифт:
«А как же Валя, где она?» — вспомнив медиков, подумал он. За весь день боя он не только не видел Валю, но ничего не слышал о ней. Говорили только, что медпункт на прежнем месте и его не задели ни бомбы, ни снаряды.
— Скоро? — едва уловимым шепотом прервал его мысли Козырев.
— Еще десять минут, — взглянув на светящийся циферблат часов, ответил Дробышев.
Вопрос Козырева сразу же изменил настроение Дробышева. Он встал, прилег грудью на бруствер траншеи и всмотрелся в темноту. Он хорошо знал, что сейчас между ним и противником в двух траншеях еще сидят наши стрелки, пулеметчики, бронебойщики. Но вот минутная стрелка
«Друг ты мой, дружок, — мысленно сказал Дробышев, держась за рукоятки, — под Воронежем не подвел ты, послужи честно и теперь».
Этот мысленный разговор с пулеметом, как с живым: существом, который в другое время он бы высмеял, сейчас наполнил Дробышева новыми силами и уверенностью, что все будет хорошо.
— Ну, товарищи, — отойдя от пулемета, заговорил он с удивительным спокойствием в голосе, — время! По местам!..
Бесшумно и неторопливо, словно отправляясь на самое обыденное дело, Гаркуша и Тамаев встали у пулемета, а стрелки по трое разошлись в стороны.
Дробышев и Козырев стояли рядом, чувствуя плечами друг друга. В небе все так же невозмутимо потрескивали, то удаляясь, то приближаясь, неторопливые У-2; отыскивая их, все так же чертили небо светящиеся пунктиры, и все так же, наперекор им, полыхали вдали коротенькие зарева и доносились глухие взрывы. На земле бой почти совсем замер. Только справа и позади, к северо-западу и на юге, где-то у Белгорода, все еще гремела канонада и кровавые всполохи метались по небу.
Дробышеву хотелось заговорить с Козыревым, но тот, видимо, о чем-то думал, круто склонив голову.
Резкий отсвет одна за другой взлетевших ракет прорезал темноту.
— Сигнал, — прошептал Дробышев.
И не успели еще отгореть красные ракеты, как далеко позади, там, где, как знал Дробышев, должны были прорывать кольцо вражеского окружения третий батальон и танковая рота, раздались гулкие выстрелы, застрочили пулеметы.
— Это дивизионная артиллерия наши фланги прикрывает, — пояснил Дробышев. — Вот здорово бьет. Ну, если так все время будет, то прорвемся наверняка.
— Конечно, прорвемся, — поддержал Козырев.
По ходам сообщения от переднего края послышались осторожные, шуршащие движения ног, легкие стуки, приглушенные не то шепот, не то вздохи. Вскоре едва уловимый шум приблизился, и над ближним ходом сообщения замелькали темные силуэты поспешно уходивших людей. Дробышев хорошо знал, что это покидают свои позиции и начинают отход стрелковые роты, но почувствовал вдруг, как что-то оборвалось внутри и по всему телу пробежал колючий озноб.
Первые минуты после начала прорыва, видимо еще не понимая, что случилось, противник молчал. Но вот, словно спросонья, где-то справа протрещала пулеметная очередь, потом взвилась,
Дробышев замер, щурясь от яркого, нестерпимого света. Хотелось лечь на дно траншеи и не подниматься, пока не исчезнет этот противный мертвенный свет и не утихнет пальба.
Кто-то, тяжело дыша, подбежал к нему и хрипло спросил:
— Дробышев?
— Я, — отозвался Дробышев, узнав в подбежавшем командира пятой роты.
— Из первых траншей все люди отведены, перед вами наших никого нет, — торопливо сказал командир пятой роты и, на ходу пожав руку Дробышева, скороговоркой добавил:
— Будь здоров! До скорой встречи.
«До скорой встречи!» — с ядовитой ухмылкой повторил Дробышев, сам не понимая, за что осуждал командира пятой роты.
Огонь противника усиливался и нарастал. Подавляя ночную темноту, непрерывно взлетали осветительные ракеты.
— Давай, давай, — с каким-то странным вызовом воскликнул Козырев, — пуляй ракеты, свети ярче!
Дробышев удивленно взглянул на него, недоумевая, чему он радуется, но тут же поспешно отвернулся, стараясь скрыть от Козырева свою оплошность. Шквал вражеской стрельбы и этот мертвенный, заливающий все слепящий свет ошеломили его, и он совсем забыл, что одной из особенностей действий групп прикрытия отхода ночью является использование осветительных ракет противника.
Дело в том, что противник, пуская ракеты, освещает не только наши, но и свои позиции и, особенно, пространство между позициями. В этих условиях малейшее движение на любой стороне будет немедленно замечено. Это было особенно важно для крохотных групп прикрытия, которые, затаясь на большом участке, могли видеть все, что делается у вражеских позиций, оставаясь невидимыми. Короче говоря, если противник усиленно светит ракетами, то нечего опасаться его наступления.
«Свети, свети!» — повторил теперь и Дробышев, но противник, видимо, понял все и, продолжая по-прежнему строчить из пулеметов и автоматов, прекратил пускать ракеты. Густая, зыбкая темнота, усиливаемая отблесками выстрелов, вновь окутала землю.
Теперь, когда главные силы оставили первые траншеи, началась работа групп прикрытия отхода. Нужно было показать противнику, что в обороне ничего не изменилось, что советские войска как упорно стояли на своих позициях, так и стоят. Если же противник попытается наступать, то задержать его, дать возможность нашим подразделениям беспрепятственно отойти, а затем и самим группам прикрытия незаметно перебраться на новый рубеж.
— Начинаем, Иван Сергеевич, — сказал Дробышев, хватая ракетницу и сумку с ракетами, — как договорились, вы там, слева, а я — справа. Смотрите, командир роты уже начал, — показал он на взвившуюся впереди и справа осветительную ракету.
Пока Дробышев по траншее отбегал вправо, в группе Черноярова, а затем еще левее, сменяя одна другую, взлетело несколько ракет. Дробышев выстрелил, перебежал дальше и пустил еще одну ракету. Как и несколько минут назад, все полуокружье, где оставались только наши четыре группы прикрытия, сияло ярким, режущим глаза, светом. Ослепленный противник ослабил, а затем и совсем прекратил огонь, видимо, ожидая темноты. Но ракеты взвивались то в одном, то в другом месте, не давая ни на секунду сгуститься темноте.